отсутствие родителям, произнес бессмертное: «Или вы не знали, что мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?»⁷³ на арамейском.

Греческий и латинский были в ту эпоху двумя распространенными языками. Латинский — ненавистным официальным, речью чиновников, римских солдат и вызывающих раздражение сборщиков податей. Евреи никогда не говорили на нем, и самый звук латинской речи символизировал для них римское рабство. С другой стороны, греческий занимал особое место в их жизни.

Сегодня Палестина окружена руинами греческих городов. Во времена Христа они представляли собой оживленные сообщества. Начиная с эпохи Александра Македонского греческий язык прокладывал себе путь, преодолевая протест ортодоксальных евреев и опираясь на поддержку образованных, по-новому мыслящих и либерально настроенных, восприимчивых к эллинистическому влиянию, которое в какой-то момент угрожало ортодоксии. Конечно, за пределами Палестины существовали огромные еврейские поселения, как в Александрии, и там греческий стал общепринятым разговорным языком. Появился перевод Ветхого Завета на греческий, и книга стала доступна образованному миру еще за триста лет до рождения Христа. Евреи вне Палестины вынуждены были говорить по-гречески, чтобы выжить. В самой Палестине одна из точек зрения была ясно выражена в Талмуде: «Тот, кто обучает своего сына греческому, да будет проклят, как тот, кто держит свиней»; но космополиты, такие как Ирод и его придворные, выражали свой протест, не только изучая греческий язык, но и проявляя интерес к греческому искусству и философии.

Говорил ли Иисус по-гречески? Это мнение часто оспаривают. Апостол Марк повествует о некоей сирофиникийской женщине, которая пришла к Христу: «А женщина та была язычница, родом сирофиникиянка; и просила Его, чтобы изгнал беса из ее дочери»⁷⁴.

Можно возразить, что разговор шел на арамейском. И снова подобное сомнение возникает в связи с тем, что Иисус и Пилат говорили по-гречески. Или мы можем обоснованно предположить, что у Пилата был переводчик? Сорок лет спустя, когда Тит хотел добиться капитуляции Иерусалима, он использовал в качестве переводчика историка Иосифа Флавия и посылал его к стенам громким голосом зачитывать по- арамейски римские условия защитникам города.

Интересно, что иврит, который не использовался в качестве разговорного языка в Палестине со времен древнего Израильского царства и все эти века имел сугубо ограниченную сферу бытия, сегодня слышен по всей Палестине в поселениях сионистов. Возрождение литургического языка для повседневного употребления — весьма примечательный жест, для меня более поразительный, чем все материалистические достижения тех же сионистов. Услышать, как два еврея из Румынии говорят на древнееврейском, так же удивительно, как если бы современные итальянцы принялись сплетничать на латыни. Я недостаточно разбираюсь в этом предмете, что-бы судить, насколько язык Ветхого Завета гибок и применим к современному миру; но могу отметить тот факт, что сионисты, которых я слышал, говорят на нем очень бегло.

На берегах Галилеи сегодня имеется всего пара мест, где можно остановиться. Наверное, путников могут принять отцы Святой Земли в маленьком монастыре, где есть приют для паломников, в Тель-Аме, расположенном возле руин Капернаума. Есть еще итальянский странноприимный дом на горе неподалеку. Но самое красивое место на побережье — я заметил его с рыбацкой лодки — затененная деревьями и украшенная цветами Табга. Свисающие массы бугенвиллии, цветущие кусты, эвкалипты и пальмы у самой кромки воды, а в центре этого рая — маленькая вилла, принадлежащая Германскому католическому комитету Палестины. Там отец Тэппер принимает гостей Галилеи.

Я решил заглянуть к нему на несколько дней.

Существует такое состояние духа, для которого, насколько я знаю, нет специального названия. Это не счастье, которое представляет собой активное приятие вещей, но это и не удовлетворенность, которая безмятежна и может быть названа вечерним покоем, остающимся от счастья. Единственные слова, которые я могу подобрать, так истерты, обесценены и затасканы, что они заставляют лишь улыбнуться. Одно из них — «благополучие», а другое, наш давний друг, — «любовь».

Надеюсь, каждый может вспомнить в своем детстве то состояние духа, длившееся не секунды, а дни и недели. Иногда усилием воображения нам удается вернуться в прошлое, в те сияющие моменты жизни, когда ум еще не потускнел от греха и не страшился вечности, и мы жили, как бабочки, искали и находили повсюду лишь сладость.

В те дни земля и цветы пахли слаще, солнце светило ярче; дождь, снег и туман казались волшебством, и мы неосознанно чувствовали себя частью окружавшей нас видимой красоты. Для большинства из нас жизнь — постепенное удаление от этого волшебства. Но среди миллионов испытаний и трудностей жизни, которые ожесточают нас и делают наше видение горше, возможно вновь и вновь ловить секунды этого раннего мира; они настолько мимолетны, что порой сомневаешься: а были ли они в реальности или это лишь случайные воспоминания какого-то иного бытия.

Когда я проснулся в Табге в первое утро и взглянул на Галилейское озеро, я ощутил невыразимый покой и такую отрешенность от мира, что мог вообразить себя Адамом, в изумлении взирающим на Эдемский сад. Моя комната находилась в тропических джунглях. Огромные, сладко пахнущие цветы, имен которых я не знаю, взбирались на железный балкон и переплетались вокруг окон. И хотя солнце только вставало, вокруг них уже жужжали пчелы; а внизу синее озеро спокойно сияло в рассветных лучах. Оно было таким спокойным, таким безмолвным, таким прекрасным.

Я вспомнил свое прибытие накануне вечером. Отец Тэппер, крупный выходец из рейнских земель, с квадратной бородой, в белом солнцезащитном шлеме и типичном для священника черном облачении и пиджаке из шерсти альпаки, широко шагая, вышел навстречу, и под ногами его громко хрустела белая озерная галька. Над его головой склонялись цветущие ветки гибискуса; за спиной мерцал и светился невероятный сад.

— А, вот и вы, мой друг! — воскликнул он, опуская мне на плечо свою гигантскую руку; я посмотрел в его голубые глаза, на свежие щеки, похожие на спелые яблоки, на квадратную, темную бороду и широкие плечи и подумал, что крестоносцы, должно быть, выглядели именно как отец Тэппер. — Давайте поговорим.

Мы прошли в комнату с закрытыми ставнями, спасавшими от жары, где окна и двери казались голубыми от противомоскитной сетки. Когда отец Тэппер раскурил трубку, я заметил, какие у него большие и темные, как у садовника, руки. Сад, в котором стоит странноприимный дом Табга, — единственный возделанный и прекрасный участок по берегам Галилейского озера. Из Тиверии он смотрится маленьким темным пятном на краю озера, но когда вы приезжаете сюда, пальмы, эвкалипты, стены пурпурной бугенвиллии, лимонные и апельсиновые деревья, гвоздики, герани, персидская сирень, настурции и гибискусы образуют отдельный маленький мир, святилище, тем более драгоценное, что расположено оно среди безжизненных голых скал, среди дикой и суровой природы. Этот сад, переполненный цветами, музыкальным лепетом воды, — единственное место на берегах Галилеи, в котором можно грезить о давно минувшей славе, коснувшейся в древние времена западного берега. Наверное, озеро, которое знал Иисус, отчасти напоминало Табгу.

Отец Тэппер и его предшественники, как добрые жители рейнских земель, попытались на берегах Галилейского озера создать уединенный и строгий замок, своеобразную копию того, что стоит в горах