И вот наконец время ланча!

Под руководством полковника на траве расстилается промасленная бумага.

— Ну, вперед, девочки, не стесняйтесь. Первоклассные скачки, а? Так, парни, а как у нас обстоят дела с пивом и джином? Кто-нибудь позаботился о выпивке? Отлично! Где бутылка, Джон? А кто эта очаровательная дама, с которой беседует старина Барроудейл? Ну ладно, давайте пропустим по стаканчику, а? Клянусь Юпитером, что за мерзкое пойло!

«Девочки» расселись, пир начался. По кругу пустили жестяную коробку с бутербродами.

— Анчоусы внизу, цыпленок наверху!

Показалась лошадь.

Трапеза мгновенно прервалась, все замерли, словно на горизонте появилось божество. Появилось и исчезло.

Полковник снова ожил:

— Так вот, симпатичная дама рядом со стариной Би… Кстати, дети мои, у меня есть для вас кое-что вкусненькое!

Он направляется к машине и через пару минут возвращается с бутылкой сливовой наливки и куском пирога.

— Чертовски симпатичная женщина! — продолжает он бурчать себе под нос. — Эй, ребята, у кого- нибудь есть штопор?

Гигантские золотые облака медленно перевалили через холм, по пути неуловимо меняя форму и растворяясь за линией горизонта. Поля, четко очерченные солнечными лучами, уютно раскинулись меж живых изгородей…

Мимо проковылял, опираясь на костыли, старый сэр Тимоти Хэви. Проклятые костыли! Из-за них он пропустил два лучших забега в этом сезоне, и врачи говорят, что он никогда больше не сможет охотиться. Пропади оно все пропадом!

С таким же успехом он мог бы и умереть…

Бедный старина Тим.

Борнмут привел меня в замешательство. Странное дело: вышел на набережную, бросил взгляд на безмятежное, залитое солнцем море — и вдруг ощутил непонятное беспокойство, которое затем не покидало меня целый день. В том же самом смятенном состоянии духа я осматривал сады и пирс, где группа рыбаков, попыхивающих трубками, застыла возле своих удочек, на которые раз в три часа клевала крохотная камбала размером с почтовый конверт. К черту все! Да что же это за Борнмут, непонятным образом ускользающий от меня?

Я окинул взором современные магазины; аккуратные пассажи; отставных полковников в их пенсионных садиках; тюльпаны и тюльпаны без конца — да будет вам известно, что в Борнмуте всем заправляют садовники, — девушек, которые поднимались на утесы и спускались с них; стариков в инвалидных колясках, в которые были запряжены пони… и продолжал не понимать, да что же, во имя всего святого, меня так раздражает? Что-то, чего я не могу постичь.

Я исколесил на автомобиле окрестные холмы — ездил в Боском и Брэнксом — и повсюду наблюдал поразительный рост Борнмута, который предполагал массовое уничтожение сосен. Один за другим великолепные смолистые леса превращались в маркированные участки под строительство. У меня сложилось впечатление, что если только Борнмут не хочет лишиться одной из своих важнейших достопримечательностей, предмета своей гордости, то ему скоро придется ввести особую статью в уголовный кодекс — за убийство деревьев.

Но что же это за неопределенная душевная боль, которая точит меня изнутри?

Я сидел на скамейке и смотрел, как маленький мальчик запускал игрушечный кораблик в речушке, почти ручейке под названием Борн, весело журчавшем посреди парка развлечений. На нем была серая рубашка, короткие серые штанишки и серая детская панамка с полями, в руке он держал палку. Мальчишке до смерти хотелось скинуть башмаки и от души вымокнуть, но неподалеку сидела нянька, занятая рукоделием (она подрубала наволочку), и строго поглядывала на своего воспитанника.

Всякий раз, когда я вижу мальчика, запускающего кораблик, меня так и подмывает к нему присоединиться. Мне ужасно хочется выяснить, получают ли сегодняшние мальчишки такое же удовольствие от этой забавы, как я в свое время. Вот и сейчас, наблюдая за ребенком, я вспомнил, как в детстве соорудил маленький остров посреди бака для дождевой воды, установленного на крыше конюшни. На этом самодельном острове я поселил двух славных мышат, спасенных от рук кровожадного садовника.

Каждое утро к острову причаливала свинцово-серая заводная канонерка, нагруженная хлебом и сыром. Зверькам требовалось только подойти к берегу и принять угощение. Иногда — расплескивая воду и нагоняя волны — мне удавалось спихнуть лодочку с суши и отправить ее вместе с пассажирами в короткое кругосветное плавание, которое всегда завершалось благополучным возвращением домой. На этом самодельном острове (основой для которого служила коробка из-под сахара) произрастали настоящие травяные джунгли, а замечательный лабиринт из глины и грязи — с пещерами и запутанными переходами — позволял организовывать для моих подопечных миллион захватывающих приключений. Как же мне хотелось уменьшиться до размеров оловянного солдатика и лично отправиться на борту своей лодочки на Мышиный остров! Я живо представлял себе, как мы все вместе исследуем непроходимые чащи, а затем сидим, греясь на солнышке, и делимся впечатлениями. Я сделал попытку расширить количество действующих лиц и подсадил на остров лягушку — ей отводилась роль охотника (или охотничьей собаки, теперь уж не вспомнить), — но у нее, похоже, имелись более честолюбивые замыслы: на следующее утро я обнаружил, что лягуха преодолела оцинкованную преграду и ускакала в большой мир.

Я думал: если маленький мальчик в какой-то момент обратит на меня внимание и подтолкнет ко мне свой кораблик, то я толкну тот обратно, и мы непременно подружимся. Я научу его, как построить гавань из камней, — ему это непременно понравится.

Вот оно!

В памяти всплыл эпизод из далекого детства.

Это было все в том же Борнмуте, двадцать четыре года назад. Там тоже присутствовала нянька, и она сердито втолковывала маленькому чумазому мальчугану: «О, мастер Генри, ради Бога! Если вы воткнете в свою лодку еще хоть одну свечку, то она потонет!» Я помню, как мальчишка — я сам — приклеивал витые рождественские свечки, красные и зеленые, к палубе большого эсминца, которому предстояло участвовать в иллюминированной детской регате, устраивавшейся на этом самом ручье.

И я ушел с большим серым кораблем под мышкой. А затем был жаркий августовский вечер в этом самом парке — такой тихий и безветренный, что ни единый листок не шелохнулся на ветвях высоких черных деревьев. Еще помню множество китайских фонариков и волшебных лампочек, которые отбрасывали красноватые блики на разрумянившиеся лица других детей, склонившихся над своими светящимися лодками в мерцающих водах ручья. Мне достался первый приз в этом соревновании благодаря остроумному инженерному решению: я выстроил для своего корабля каменную гавань и водрузил на ее вершине макет Эддистонского маяка. У меня и сейчас перед глазами та картинка: изящные и гордые очертания эсминца, тихо покачивающегося на якоре в освещенной гавани. Это была моя первая награда в