билет на 22-й поезд, выходит 11-го в 13 ч. 25 мин, и должен быть в Москве 13-го в 15 час. 30 мин. Так что я приеду еще днем.
Встречать меня не надо, не трудитесь, я не обижусь. Поезд этот ленинградский, я еду им, так как смогу приехать пораньше. Пусть Танечка позвонит на работу — меня встретит Иван Васильевич. Потерпите еще немного, и я приеду, помогу. Бедная моя головушка. И погода там у вас, как назло, плохая. Я очень хорошо отдохнул и очень ценю возможность, которую вы мне предоставили.
Против прошлого года я похудел на 4 кило. Последние дни провожу энергично, купаюсь, потом гребу на лодке 30–40 минут, еще раз купаюсь. Днем играю в теннис. Вот Танечке ничего не удалось купить, туфель 34-го номера нет. Была у меня Галина Евгеньевна (Люлька), она устроилась в санатории МАИ. То, что ты купила часы Тане, — очень хорошо. У Эскина есть моих денег 3000 р. Он тебе может их передать в любой момент.
Я согласен с тобой в отношении режима и буду тебе от всей души помогать. Это необходимо. Сейчас я передохнул, правда, честно сказать, для головы 1 месяца мало, но я попытаюсь работать по-новому.
Думаю вставать рано и водить в школу Леночку. Прогулка и мне тоже необходима. А там, глядишь, дома вечером и за посуду возьмусь.
Что-то наша Танечка скучает? Надо ее получше одеть. Вот приеду и помогу тебе в этой заботе. Чешское пальто ей бы очень нужно было.
Дай бог только вам здоровья, а я скоро приеду. Надо все же, если случится, присмотреть хотя бы приходящую работницу. (Очень огорчен Надиными отметками, а она мне пишет, что у нее все «ничего».) Ну, милая, желаю тебе здоровья и хорошей погоды, чтобы головка не болела. Поцелуй Танечку; я рад, что она тебе помогает, поцелуй также и «мелких» дочек, Надю и Лену, я им напишу отдельно. Итак, во вторник я приеду.
Посылаю тебе розу, она сейчас только распустилась, а приедет увядшей, но все же останется розой. Вот так и мы…
Твой Миша. Эскин. Скандал В 1953 году на завод по рекомендации С. А. Лавочкина был назначен директором Эскин, которого характеризовали как активного и делового человека. Постепенно Эскин стал чувствовать свою необычайную важность. Ему казалось, что главный конструктор М. Л. Миль ничего не значит, а он, директор завода, знает, как и что делать, и старался постепенно оттеснить Миля от рычагов управления, а вертолетный завод превратить в завод ширпотреба. В результате, после того как был оборудован силами завода магазин — «Центральный Детский мир», а завод начал выпускать кастрюли и кровати (все это было в духе постановлений Хрущева), построение вертолетов отошло для руководства завода на второй план.
И вот разгорелся настоящий скандал. Эскин, поддерживаемый министерскими чиновниками, уже не подпускает М. Л. Миля к телефону правительственной связи, пытается вообще отключить у него телефон, всячески его третирует и даже унижает, что проявилось по его отношению к семье Михаила Леонтьевича. М.Л очень нервничал и пытался протестовать, но натиск продолжался, и в начале декабря 1954 года руководством было назначено партийное собрание, на котором уже ставился вопрос о несоответствии М. Л. Миля занимаемой должности.
Михаил Леонтьевич страшно переживал, он писал дома письма министру авиационной промышленности Дементьеву и рвал их на мелкие кусочки: «Мне говорят, что Эскин хороший хозяйственник, но ведь и лавочник — хороший хозяин»… И вот настал день этого партийного собрания. Первым выступил Земсков — секретарь парткома завода, он высказался против Миля и предложил дать ему выговор, затем дали слово М. Л. Рассказывали, что это выступление стало победой Михаила Леонтьевича. Он не стал опускаться до уровня ответа на предъявленные обвинения, а сделал прекрасный доклад по работе, закончив его словами: «Вот, товарищи, какие перед нами стоят задачи в области вертолетостроения». После этого ни о каком выговоре и снятии Миля с должности не было и речи. По настоянию своих товарищей он в тот же день пошел в ЦК КПСС с жалобой на министра Дементьева. Когда Миль вернулся на завод, Эскин был уже снят с должности. Однако М. Л. это даром не прошло, через несколько дней он оказался в Боткинской больнице в предынфарктном состоянии.
«Записки заболевшего конструктора» Михаил Леонтьевич в 1963 году заболел желчно-каменной болезнью, но врачам никак не удавалось определить причину. Появились бессонница ночью, озноб, повышение давления, а днем как будто все нормально, но сна и отдыха не было. Вскоре его отправили в Боткинскую больницу, где нашли камни в желчном пузыре.
6 апреля 1964 года, «Записки заболевшего конструктора».
Как летит время!.. Уже и апрель. Четвертый день дома болею. Давление 200– 100.
В прошлый четверг был у начальника генштаба маршала Бирюзова — умный человек.
Проговорили 1,5 часа, едва успели на военно-промышленную комиссию в 17 часов. Пришлось обсуждать в разговоре только Ми-12 (В-12). Вопросы, с которыми я пришел, так и не поднял — это В-2.
Познакомился с очень живым и умным человеком. «Наш оперативный бог». Поливаев, генарал-полковник. На него приятно смотреть, я сказал: «Хорошо, что молодой бог».
На ВПК мне записали в проект решения правительства, что я в срок не сдал на испытания пассажирский В-8. Я выступал, что нужно не зипуны покроить, а решить вопрос о серии. Но Смирнов хладнокровно ответил, что записано все правильно, и прочел, что мне объявляется указание о несдаче в срок пассажирской машины на испытания. В общем, самоуверенный и неглубокий человек. Быстро освоил недоброжелательное ко мне отношение. Насколько все-таки глубже, богаче, душевнее был Дмитрий Федорович Устинов.
А наутро в 9 часов заехал за O. K. Антоновым и взял его с собой в Панки, куда к 11 ч. утра приехал Главком военно-морским флотом Сергей Георгиевич Горшков — со своими адмиралами, а из ВВС генерал Ефремов.
Показали ему В-8 — десантную, пассажирскую, салон, В-2, Ми-14 и макет В-12. В середине показа прилетела и у нас на глазах села Ми-6 около цеха. Мы вышли с ним без пальто и шляп, и пока машина села (пришлось мне командовать, так как летчик не мог развернуться), изрядно нахолодались.
В общем машина понравилась, он зашел внутрь. Я сказал ему, что это самый большой вертолет мира. Он был приятно удивлен, и, оказывается, он этого не знал.
В 13 часов был у нас обед на 18 человек, были Лаписов, Кузнецов, Пивоваров. Бабушкин и военные. Затем в 15 часов был партийный актив по идиотскому вопросу, и я сидел 5 часов в президиуме. А ночью в 3 часа сам вызвал неотложку — сделали укол, давление оказалось 220 х 100. Вот уже 4 дня не работаю.
Надо еще вспомнить, что я договорился о снятии Леонтьева и сказал ему об этом. Все это очень болезненно — но вот сам заболел, и ходит человек недорубленный.
Вот как накапливается криз.
Я пожелтел очень сильно — вероятно, камни в желчном пузыре, и меня поместили в Боткинскую больницу.
16 апреля
Хотя я и болен, но ездил посмотреть квартиру в Лав-рушенском переулке и на Арбате.
Чтобы позвонить по кремлевке, ездил в Комитет, заодно зашел к Дементьеву.
