— «Блэк Лейбл», — ответил Седой. — Холодное.

— Сбегай, пожалуйста, к Зельде и принеси четыре бутылки «Блэк Лейбл», — велела Мичи тетушка Вильна. — Да попроси, чтобы достала холодное.

— Пусть принесет двенадцать бутылок, тетушка, — распорядился Седой.

— Пить хочется, — подхватил Здоровяк.

— Жажда замучила, — добавил Крысеныш, как видно, придворный шут в команде «Харли».

Все расхохотались: «Ха-ха-ха!» Товарищи по оружию.

Мичи со всех ног бросилась выполнять поручение. Недолгая тишина.

Снаружи четверо цветных проезжали в телеге, запряженной ослом, в сторону Бофорта. По асфальту цокали копыта. Спортсмен некоторое время наблюдал за ними, а потом заметил:

— Здешний автобан.

Остальные снова заржали. О чем-то заговорили громче, чем требуют приличия, чтобы мы, зрители, все слышали.

Эмма едва заметно, ностальгически улыбнулась мне, понимая, что волшебный миг счастья прошел.

— О чем мы говорили? — тихо спросила Эмма.

— О «Черном лебеде», — напомнил я, отпивая кофе. Так называлась увлекательная книга, о которой она мне рассказывала.

— Да я все равно уже закончила. — Эмма налила себе еще чаю и взяла последнюю булочку.

Седой за соседним столом громогласно объявил, что собирается купить «порше-кайенн».

— Зачем? — спросил Спортсмен. — Твоей «Ауди-Q7» всего год.

— Затем, что хочу и могу.

— Ха-ха-ха!

Седой как-то уж слишком лез из кожи, стараясь казаться крутым, храбрым бродягой, клоном «Ангела ада». Ясно, с деньгами у него полный порядок, но маскарад выдавал глубокое внутреннее несоответствие. Возможно, он занимает крупный пост в какой-нибудь корпорации, но исполнительным директором его не назначили — наверное, руководство разглядело в нем задатки жестокого диктатора. Скорее всего, он трудится в финансовом секторе… Заведует отделом регулирования денежных операций. Риск, адреналин, большие деньги, мания величия, страсть к потреблению.

Я наскоро оценил остальных. Здоровяка вычислить легче всего; он подчиненный Седого, его сторожевой пес. С двумя оставшимися потруднее. Не коллеги, но родственные души. Возможно, клиенты Седого. Вместе играют в гольф, устраивают долгие совместные обеды с выпивкой, время от времени заглядывают в стриптиз-бар. Все четверо — богатые африканеры из северных пригородов Кейптауна; устроили себе каникулы, о которых мечтали с детства. Жен и детишек оставили в бунгало где-нибудь в Херманусе. И все-таки между тем, кто они есть на самом деле и кем они себя воображают, зияет огромная пропасть…

— У тебя слишком много игрушек, — заметил Крысеныш.

— Мальчики любят игрушки, — сказал Здоровяк и покосился на Седого в поисках одобрения.

Тот кивнул:

— Верно, мать твою!

Они начали хвастаться, что у кого есть.

Прибежала Мичи с пивом; тетушка Вильна обслужила их.

— Стаканов не надо, — сказал Здоровяк.

Они с удовольствием пили из горлышек. Седой брякнул бутылкой о столешницу, вытер губы:

— Прямо материнское молочко!

Эмма нагнулась ко мне через стол и шепнула;

— Хотят вернуть молодость… Вспомнить, какими были в студенческие годы.

«Скорее полные идиоты», — подумал я.

— Еще пива! — крикнул Крысеныш.

Тетушка Вильна принесла.

Когда она проходила мимо нашего столика, я попросил счет.

— Вы ведь еще двойной бифштекс заказывали, — удивилась тетушка Вильна.

«Рыцари» вдруг замолчали, стали прислушиваться.

— Спасибо, тетушка, в другой раз, — тихо сказал я.

— «Двойной бифштекс», — хихикнул Крысеныш.

«Рыцари Харли» снова заржали, стали пить пиво.

— Булочки очень вкусные, — сказала Эмма тетушке Вильне.

— Спасибо, Эммочка.

Эмма налила себе еще чаю.

— Эммочка, иди к нам! — крикнул Спортсмен.

— Не тронь ее, она вон какая худенькая, — сказал Крыса.

— Чем ближе кость, тем слаще мясо, — ответил Спортсмен.

Они снова заржали.

— А он предпочитает двойные бифштексы, — заметил Здоровяк, глядя на меня и стуча себя пальцем по черепу.

Первый локстонский закон Леммера: в городке не давать воли своему гневу. Я встал, подошел к стойке и, держась к ним спиной, достал бумажник.

— Знаете, почему Иисус не мог родиться в Локстоне? — спросил друзей Крысеныш.

Тетушка Вильна нахмурилась.

— Потому что здесь нет ни одного умного мужика, — ответил Седой.

— Ха-ха-ха!

— И ни одной девственницы, — подхватил Здоровяк.

Снова «Ха-ха-ха» — на октаву выше.

Тетушка Вильна выписывала нам счет — медленно и аккуратно, как всегда.

— Ну не знаю, — возразил Седой. — Судя по виду, похоже, Эммочка еще девственница.

Я положил ладонь на стойку, опустил голову, медленно сделал вдох. Вдох, выдох. Я понимал, какие мысли вертятся у них в головах. Они меня рассмотрели, увидели невзрачного, тощего субъекта, деревенщину. Храбрости у них заметно прибавилось.

— Тощая дева со взором горящим, — сказал Спортсмен.

— Да ты, оказывается, поэт! — воскликнул Здоровяк.

— «Эмма, о, Эмма!» — пропел Крысеныш.

— Ха-ха-ха!

— «Скажи своей маме, что дядя хочет сделать с тобой ребенка».

Хриплый хохот над его вариантом популярной песни «Эмма».

Я открыл бумажник, приготовился платить. Заметил, как дрожат руки.

— Не волнуйся, Эмма, я буду нежен с тобой, — сказал Крысеныш.

— А может, и нет, — подхватил Спортсмен.

— Ха-ха-ха!