— Его на побывку до срока пустили, потому он самый главный… — умышленно громко заявляет Евдокия Макаровна, чтобы все услышали её слова. — Говорит, как только солдатскую службу кончу, на механического инженера пойду учиться, в МТС буду работать.
— Вот оно какое дело! — удивляется седая женщина.
В правлении колхоза Коротеев, сидя за столом, подписывает какие-то бумаги. Напротив него Самохвалов считает на счётах.
Открывается дверь — и на пороге появляется Ваня.
Он по-военному вытягивается и, приложив руку к козырьку фуражки, говорит:
— Разрешите обратиться?
Самохвалов полным ужаса взглядом смотрит на Ваню. Он несколько раз открывает и закрывает глаза, как бы желая убедиться, что перед ним действительно Иван Бровкин.
— Ваня! — с искренней радостью восклицает Тимофей Кондратьевич и, встав с места, идёт навстречу гостю.
Он крепко жмет Ване руку, обнимает его и, отойдя на шаг назад, восхищенно оглядывает с ног до головы.
— Ну и молодец! — одобрительно говорит он. — Не узнать тебя. Орёл! — и, похлопав Ваню по плечу, продолжает: — Спасибо, не осрамил! Нет, брат, не осрамил. Я ведь получал газеты, где про тебя писали. Мне все благодарности командования известны. — Он снова оглядывает Ваню и, повернувшись к Самохвалову, продолжает: — Что ты скажешь, Аполлинарий Петрович? Не осрамил?
Но озадаченный и совершенно убитый Самохвалов, словно окаменев, продолжает сидеть в той же позе. Палец его неподвижно застыл на счётах.
— Да ты что, Ваню не узнаешь?
Самохвалов натянуто улыбается и, наконец, встав с места, протягивает Ване руку и говорит:
— А-а-а! Как же, как же! Здравствуйте!
Но Ваня, не подав ему руки, берёт под козырек.
— Здравствуйте, гражданин Самохвалов!
Рука Самохвалова застывает в воздухе, он неловко прячет её в карман и, пытаясь изобразить радость на своем лице, говорит:
— Возмужал, Иван Романович, возмужал. Читали мы, читали. Читали газеты, знаем. Всё про вас знаем…
Коротеев, заметив, что Ваня умышленно не подал Самохвалову руки, засмеялся и, чтобы скрыть неловкость, подхватил последние слова Самохвалова:
— Как же, действительно возмужал. Читали мы! А ты в наши края проездом или как?
— На десять дней, не считая дороги. В краткосрочный отпуск, согласно приказу командования полка за отличную учебу и боевую подготовку, — по-военному отчеканивает Ваня и, вынув из бокового кармана документ, протягивает его Коротееву.
— На десять дней, очень хорошо, — разглядывая документ, говорит председатель.
— Может, во мне какая нужда есть? Я могу с полным удовольствием помочь колхозу.
— Помочь? — не без удивления переспрашивает Коротеев.
— Да, практически помочь. Если нужно, по ремонту машин и механизмов. А то ведь время горячее — лето.
У Самохвалова злобно сверкнули глаза:
— Собственно говоря, ремонтировать-то нечего, — с плохо сдерживаемым раздражением говорит он. — За год после вашего отъезда у нас, слава богу, ни аварий, ни поломок. Так что вам, Иван Романович, лучше просто отдыхать, а не утруждать себя делами.
Ваня побагровел от гнева, но сдержал себя.
— Спасибо за совет, гражданин Самохвалов. Постараюсь им воспользоваться. — И, обращаясь к Коротееву, спрашивает: — Как живете, Тимофей Кондратьевич? Как дома? — Ваня неожиданно запнулся. — Как здоровье Елизаветы Никитичны?
— Спасибо, живём хорошо. Все здоровы, — отвечает Коротеев и добавляет: — Ну, иди домой и жди меня. Я скоро за тобой заеду. В поле поедем. И у нас найдётся, чем перед тобой похвастаться.
— Есть подождать! — опять по-военному отчеканивает Ваня, берёт под козырек, выходит на улицу.
— Да, вот что с человеком армия делает — человека делает, — радостно говорит Коротеев.
— Что верно, то верно, Тимофей Кондратьевич, — пожимая плечами, отвечает Самохвалов. — Но моё мнение такое — на военной службе человек становится грубым. У него, так сказать, притупляются всякие чувства.
Коротеев машет рукой.
— Ничего ты, Аполлинарий Петрович, не понимаешь. — И тут же, что-то вспомнив, восклицает: — Как же нам с письмами быть? А вдруг он узнает? Ведь мы вроде как… нехорошо поступили. Даже, скажу, некрасиво всё это оборудовали. Ты меня, Аполлинарий, втянул в это грязное дело.
— Да, нехорошо для вас получается, Тимофей Кондратьевич, — нагло говорит Самохвалов.
— А для тебя? Для тебя хорошо получается? Красиво? — сердито спрашивает Коротеев.
— Что я? Я — человек посторонний. А вы отец — лицо, так сказать, ответственное. С вас весь спрос. Поэтому моё мнение такое: Любовь Тимофеевне лучше с этим солдатом и не видеться, — советует Самохвалов. — Тогда он ничего и не узнает. Ведь у Любаши тоже должно быть своё самолюбие, — хитро добавляет он.
В гараже Ваня, засучив рукава, вместе с одним из механиков собирает отремонтированный мотор.
Закончив сборку, Ваня выходит из гаража и видит, как щуплый парнишка лет семнадцати, еле управляясь с тяжёлым шлангом, моет колеса стоящих в ряд грузовиков.
К парню подходит один из шофёров и сердито говорит:
— Разве это работа? Ты не машину — землю моешь. Ближе подходи, растяпа!
— Сколько у меня учителей, — сердито бормочет парнишка и передразнивает шофёра: — «Растяпа»… ещё неизвестно, кто растяпа.
Весело смеются расположившиеся неподалеку на завтрак шофёры.
Ваня берёт у парня шланг и, подойдя к грузовикам, лихо начинает мыть колеса.
— Вот это да, — восхищенно говорит шофёр, обращаясь к парнишке. — Учись, недоросток ты непутёвый!
Ваня сердито смотрит на шофёра.
— А ну-ка, отойди, не мешай парню работать!
Шофёр, пожимая плечами, отходит к товарищам, которые подтрунивают над ним.
— Сколько тебе лет? — спрашивает паренька Ваня, продолжая мыть машину.
— Семнадцать.
— Да, брат! — Ваня недовольно морщится. — Трудно тебе будет, до армии ещё целых два года остаётся.
— А добровольцем не возьмут?
— Кому теперь в армии нужны добровольцы? И так многие из призывников остаются за бортом…
— Говорят, тебя тоже называли непутёвым, — смущённо спрашивает паренек.
— Не помню, может, и называли, — нехотя отвечает Ваня и перетаскивает шланг к другому грузовику.
