Коротеев, отхлебнув из стакана чай, упрямо повторяет:
— Из неё человек не получится! Я её замуж выдам. Есть у меня для неё жених на примете.
В этот момент в комнату без стука врывается радостный и возбуждённый Самохвалов. Размахивая руками и потрясая какой-то бумажкой, он кричит:
— Поздравляю! Поздравляю, Тимофей Кондратьевич! Поздравляю!
— Что случилось? — спрашивает удивлённый председатель.
— Ваню непутёвого призывают в армию! — торжествует Самохвалов, подавая Коротееву повестку.
— Слава богу, освободились, — со вздохом облегчения говорит Тимофей Кондратьевич.
Любаша у себя в комнате. Услышав эту новость, она поспешно вытирает слёзы, подбегает к окну, выбрасывает из него учебники и тетрадки и быстро выпрыгивает наружу. Пробежав через двор, она скрывается за калиткой.
— Значит, провожаем «дорогого» Ваню! — удовлетворённо произносит Тимофей Кондратьевич. — Вот это здорово получилось! Всё, так сказать, ко времени.
— Бедная Евдокия! — сочувственно откликается Елизавета Никитична.
— Почему — бедная? — возражает муж. — Может, его только армия и исправит.
— Ну, я пошёл, Тимофей Кондратьевич, — говорит радостный Самохвалов.
— Иди, дорогой, я сейчас приду.
— До свидания, Елизавета Никитична! — галантно раскланивается Самохвалов и уходит.
Коротеев провожает его глазами и хитро смотрит на жену.
— Вот это человек! Преданный человек… Орёл! Интеллигент! — и громко, думая, что дочь ещё у себя в комнате, заявляет: — Вот тебе жених для Любаши!
— Ты что, Кондратьич, рехнулся, что ли? — восклицает жена.
— А-а, не нравится? — так же нарочито громко спрашивает Коротеев.
— Нашу красавицу да за такую крысу! — возмущается Елизавета Никитична.
— И мне не нравится, — шёпотом говорит Коротеев, обняв жену за плечи и хитро посматривая в сторону комнаты Любаши. Затем, выдержав паузу, он нарочито громко продолжает: — Настоящий человек! Так сказать, работник умственного труда!
Гремит туш самодеятельного духового оркестра. Играют молодые и старые колхозники.
В колхозном парке, освещённом гирляндами электрических лампочек, на скамейках сидят празднично одетые колхозники. Повсюду фруктовые деревья, ветки которых сгибаются под тяжестью плодов. У деревьев стоят знакомые нам девушки и парни, друзья и сверстники Вани.
На открытой эстраде, за столом президиума, вытянувшись, стоит Тимофей Кондратьевич Коротеев. На груди у него орден Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды и шесть медалей за взятие и освобождение разных городов Европы.
Рядом с председателем — Захар Силыч, его грудь украшена тремя рядами боевых орденов и медалей — и ещё несколько колхозников. У всех у них множество орденов и медалей.
Среди членов президиума — Самохвалов. У него на лацкане пиджака значок члена общества Красного Креста.
Неподалеку от президиума стоят пять парней — будущих солдат Советской Армии. Среди них мы видим и Ваню Бровкина.
Шум прекращается. Члены президиума занимают места. Все, кроме Коротеева, садятся.
— Мы сегодня провожаем в нашу родную Советскую Армию лучших сынов колхоза! — торжественно объявляет Коротеев. — Замечательного нашего монтёра Николая Бухарова…
Раздаются аплодисменты.
— Помощника бригадира Петра Буянова…
Снова раздаются аплодисменты в зале.
— Дмитрия Гранкина, который окончил десятилетку с золотой медалью.
Продолжительные аплодисменты прерывают председателя.
Аплодирует и сам Коротеев и через несколько секунд продолжает:
— Провожаем нашего лучшего наездника конюха Никиту Козырева.
Снова громкие аплодисменты и крики:
— Браво! Браво, Никита! Даёшь его в кавалерию!
Когда колхозники притихли, Коротеев бросает взгляд на Ваню и, запинаясь, произносит:
— И… нашего Ивана Бровкина… Он, конечно, так сказать… того… — Коротеев замолкает.
И, не дождавшись аплодисментов, начинает аплодировать сам.
Раздаётся дружный хохот и несколько жиденьких хлопков.
У колхозников весёлые, улыбающиеся лица.
Улыбается даже мать Вани Евдокия Макаровна.
Под деревом, вдали от всех, стоит печальная Любаша и вытирает платочком слёзы.
— Мы даём нашим парням один только наказ, — говорит Коротеев, — не уронить славного имени нашего колхоза и быть, так сказать, отличниками боевой подготовки и учёбы… Короче говоря, не посрамите нас, сынки!
Он подходит к призывникам и всех поочереди целует.
Когда дело доходит до Вани Бровкина, он на секунду задерживается возле него, нерешительно пожимает плечами и тоже целует.
Члены президиума берут со стола большие букеты цветов, подносят призывникам и обнимают смутившихся парней.
Самохвалов всовывает Ване огромный букет, порывисто обнимает и целует его.
При виде этой «трогательной» сцены колхозники в зале хохочут.
Снова гремит туш.
Любаша в своей тускло освещённой комнате на цыпочках подходит к окну. Открыв его, она бесшумно выпрыгивает во двор и снова прикрывает окно.
В другой комнате Коротеев читает газету. Елизавета Никитична здесь же вяжет носки.
Стук в дверь.
— Войдите! — отзывается председатель.
Входит Самохвалов со свёртком в руках.
— Извините, что беспокою, но… понимаете… жизнь одинокого человека в деревенской глуши.
— Да заходи без церемоний, — приглашает Коротеев.
— Это вам, Елизавета Никитична, — говорит Самохвалов, разворачивая сверток и подавая Коротеевой коробку парфюмерного набора «Фиалка». — Это, так сказать, сюрприз из старых запасов… ещё из города, — добавляет он.
— Напрасно беспокоились, — отвечает Елизавета Никитична. — Только зря в расход входили. Вы — человек молодой, духи вам самому пригодятся.
— Какой там расход, мелочь. Я, извиняюсь, духов не употребляю… моё мнение такое: мужчина должен быть мужчиной, а женщина — женщиной, — опять начинает философствовать Самохвалов. Он садится к столу и, оглядевшись, спрашивает: — А где же Любовь Тимофеевна?
— Сейчас позову! — говорит Елизавета Никитична, подходит к двери соседней комнаты, открывает её, заглядывает в комнату дочери и увидев, что Любаши нет дома, на цыпочках возвращается обратно.
