В своих работах еще дореволюционного периода ученый прямо говорил о бессмысленности и гибельности замены «стихийного хозяйственно-общественного взаимодействия» хозяйствующих субъектов их «планомерным, рациональным сотрудничеством и соподелением»[23] , о «фанатичности» идеи «полной рационализации цен и всецелого управления их царством[24], поскольку ни индивидуальный, ни коллективный разум не способен охватить такое обширное поле и подчинить все происходящие в нем процессы единой воле. Ключевыми категориями учения П. Струве явились такие понятия, как хозяйствование, хозяйство, цена, рынок, частная собственность, экономическая свобода, возмездность.

Отвергая планово-централизованную систему и прогнозируя ее неминуемый крах, русские либералы противопоставили ей собственное видение того, каким должно быть эффективное хозяйствование.

Среди трактовок, сформулированных представителями русского либерализма, обращает на себя внимание концепция хозяйственной свободы, выдвинутая Б.Д. Бруцкусом. Из всех экономистов русского зарубежья Б. Бруцкус был наиболее радикальным сторонником либерализма. Он, так же как и П. Струве, признавал необходимость государственного вмешательства в хозяйственную жизнь общества. Но это вмешательство, по его мнению, должно представлять собой систему частичных мер воздействия на народное хозяйство, «которые не задаются целью устранить в нем решающую роль частного интереса и частной инициативы»[25].

Предпринятый Бруцкусом анализ привел его к выводу о том, что социализм и свобода несовместимы. Автор определяет три компоненты хозяйственной свободы: 1) свободу хозяйственной инициативы; 2) свободу организации потребления; 3) свободу труда[26].

Свобода хозяйственной инициативы является, по мнению ученого, необходимым условием развития личности, творческого проявления всех ее способностей. Еще большим благом оборачивается свобода хозяйственной инициативы для общества в целом. Именно ей прежде всего обязаны производительные силы своим невиданным прежде прогрессом, достигнутым во всех странах с конкурентно-рыночной экономикой.

Условия для проявления свободы хозяйственной инициативы в социалистическом обществе, констатирует Бруцкус, по существу, отсутствуют, тотальная бюрократизация всей жизни парализует значительную часть стимулов, формирующих в капиталистическом хозяйстве атмосферу предприимчивости.

Другой элемент хозяйственной свободы – свобода в сфере потребления. В этой сфере, говорит Бруцкус, социализм в еще меньшей степени способен обеспечить свободу. Столь резкий вывод ученый базирует на вполне взвешенном утверждении, согласно которому планово-централизованная организация экономики неизбежно влечет за собой и авторитарное распределение хозяйственных благ.

Но верховное распределение из Центра противоречит естественному праву человека на свободное удовлетворение потребностей. Оно означает, что «я обязан есть то, пусть прекрасно изготовленное блюдо, которое мне предлагает наша коммунистическая столовая; это значит, что я не вправе выбрать ту мебель, которая мне по душе; это значит, что молодая барышня обязана надеть не ту шляпку, которая ей к лицу»[27].

Третье слагаемое хозяйственной свободы – свобода труда. Тезис о том, что свободный труд производительнее принудительного, авторитарно распределяемого труда, сейчас уже не нуждается в доказательствах. Социализм же вынужден планово-централизованно распределять и использовать не только средства производства, предметы потребления, духовные ценности, но и сам труд»[28].

Таким образом, говорит Бруцкус, красивые слова о «царстве свободы» на самом деле к истинной свободе индивидуума, личности никакого отношения не имеют. Наоборот, именно при социализме общество лишает человека какой бы то ни было как хозяйственной, так и политической свободы. Именно при социализме государство «является во всемогуществе и политической, и экономической власти», становится тем Лефиафаном Гоббса, «который без остатка поглощает личность»[29].

Точку зрения о свободе как верховной ценности развивал и другой видный русский экономист, философ, юрист Б.П. Вышеславцев. Рассмотрим его концепцию.

В своем экономическом развитии человечество сделало гигантский скачок. Технический прогресс привел к резкому возрастанию объемов производства промышленной и сельскохозяйственной продукции. Казалось бы, пишет Б. Вышеславцев, «у современного человека есть все, что нужно для благоденствия, досуга, процветания наук и искусств: хлеб, золото, машины, изобретения» [30]. Но рядом с огромными богатствами, сконцентрированными в руках одной части населения, соседствует нищета другой его части. По-видимому, говорит автор, одного технического и научного прогресса недостаточно для того, чтобы обеспечить счастливую жизнь всем людям. Для этого необходимо что-то еще, «самое главное». Что же?

По мнению Вышеславцева, таким «самым главным» звеном общественно-экономического устройства является правильный принцип распределения. Но его нет.

Правильная постановка и решение проблемы распределения состоит, по Вышеславцеву, в ответе на вопрос: кто и на что имеет право? Коммунизм в России провозгласил «плановость» в распределении, но соответствующего нового права, которого так жаждал русский народ и за которое он боролся с капитализмом, не создал.

Каким же видится Вышеславцеву эффективный и справедливый принцип распределения?

Хозяйственная практика, говорит автор, знает лишь две формы распределения.

1. Частнохозяйственная автономия, покоящаяся на римско-правовом понятии собственности и свободной купле-продаже.

Это стихийно-случайное распределение, отрицающее всякую «плановость» и исходящее из веры в естественную гармонию интересов, постулируемую классической школой политической экономии. «Такая система распределения, – говорит автор, – есть буржуазно-капиталистическая демократия»

2. Планово-централизованная система распределения.

По своему содержанию она противоположна первой форме и отрицает всякую частнохозяйственную автономию, римско-правовое понятие собственности и свободы торговли, субъективные публичные права, свободу личности. Эта система исходит из веры во всемогущество Центра, в директиву абсолютной плановости, ее способность путем команд и декретов покорить любую стихийность, решить любые проблемы. Но коммунизм, воображая, будто он отрицает капитализм, «на самом деле утверждает самую предельную и независимую форму капитализма – государственный капитализм».

Получается любопытная картина, продолжает Вышеславцев: в коммунизме есть продолжение капитализма, он вовсе не новое слово нового мира, а всего лишь последнее слово старого, всем ненавистного мира, некий «капитало-коммунизм». Ведь коммунизм отрицает в капитализме не власть и капитал, все это он просто берет в свои руки. В действительности же он отрицает все свободы и субъективные права, которые свято охраняют в странах буржуазной демократии. Настоящая борьба, таким образом, «происходит вовсе не между капитализмом и коммунизмом, а между демократией и диктатурой, между правовым государством и диктатурой»[31].

Обе формы распределения, резюмирует ученый, получили практическую апробацию. Невероятные усилия русского большевизма по навязыванию России и всему миру второй – коммунистической – системы не увенчались успехом и, как уже отмечалось, он сам был вынужден отступить на позиции свободного обмена, т. е. на позиции первой системы, также не пользующейся большим уважением Вышеславцева. Но есть, говорит он, и третья система, которой принадлежит будущее.

Третья система Б. Вышеславцева называется социально хозяйственной демократией. Она означает, во-первых, сохранение частного предпринимательства в весьма широких масштабах и допущение лишь в крайних случаях частичной национализации; во-вторых, сохранение свободной конкуренции; в-третьих, разъяснение рабочим смысла и назначения тех «винтиков», на производство «которых уходит их время, создание таких условий, в которых они стали бы чувствовать себя предметом заботы и внимания»[32]. Такая форма распределения,