которая присутствует на всех шести картинах с юным Предтечей как символ его будущей кровавой казни. Здесь же другие неизменные атрибуты — кустик тиса, говорящий о нетленности, и барашек. Подросток сидит в неудобной позе и, чтобы не соскользнугь с камня, упирается ногой в поваленный на землю ствол дерева. Картина полна тревоги, отражая настроение самого автора. Завершает цикл картина из частного собрания на Мальте, на которой Креститель изображён сидящим у источника.
Агенту князя Маркантонио Дориа удалось проникнуть во дворец Челламаре, где он увидел на мольберте только что законченное полотно «Отречение святого Петра» (94x125,5), в котором Караваджо продолжил свой поиск выразительных средств в изображении реальной жизни, когда судьба способна так скрутить человека, что вынуждает его отречься от собственных убеждений. Но автор явно не согласен с такими поворотами судьбы и готов побороться за свою правоту, и это чувствуется по тому, как нервно он кладёт мазки на холст.
Вспомнив молодого генуэзского патриция, с которым было проведено немало приятных дней, Караваджо дал согласие в знак прежней дружбы написать для него картину. Агент Масса рассказал ему, что в семье Дориа очень любили приёмную дочь Урсулу, скончавшуюся недавно в монастыре от неизлечимой болезни. Художник сам выбрал тему будущей работы, отвечавшей его тогдашнему состоянию духа. Агент Масса не посмел возражать, радуясь тому, что удалось уломать находящегося в крайне возбуждённом состоянии художника, который до конца не оправился от полученных ран. Вскоре картина была готова и отправлена в Геную. В письме от 11 мая Масса рассказал патрону о случившемся курьёзе, когда он решил ради предосторожности покрыть готовое полотно защитным лаком и выставил для просушки на солнце, но явно переусердствовал. Ошибку исправил сам Караваджо, с которым, как пишет агент, «удалось подружиться, хотя вокруг него крутится немало всяких заказчиков».[86] Это письмо является единственным и последним достоверным источником о днях пребывания Караваджо в Неаполе, прежде чем он в спешке покинул город.
Картину «Мученичество святой Урсулы» (154x178) Маркантонио Дориа получил 18 июня и разместил в своей коллекции рядом с картинами Рафаэля, Леонардо и драгоценным сосудом с каплями подлинной крови Иоанна Крестителя. Возможно, по совету того же агента молодой князь Дориа на радостях заказал художнику «Лежащего Иоанна Крестителя» (106x179), который был, видимо, написан в последний момент, но не дошёл до заказчика в то памятное лето 1610 года.
Безусловно, Караваджо помнил увиденный им в Венеции великолепный живописный цикл Карпаччо из жизни святой мученицы и десяти тысяч её подруг, зверски убиенных по приказу предводителя гуннов и пополнивших мартиролог страдалиц за веру. Им был выбран заключительный эпизод трагической истории. Отвергнутый истой христианкой комичный в своих царственных бармах злобный гунн с грубыми чертами лица уже выпустил смертоносную стрелу в Урсулу. Ещё мгновение — и девушка, схватившись руками за стрелу, упадёт замертво. Её готов удержать стоящий за ней молодой мужчина, смахивающий на автора, как и в прежней работе «Взятие Христа под стражу». Ради этого застывшего на полотне мига и писалась картина. В её недосказанности заключена, пожалуй, главная притягательность последнего творения Караваджо.
Судьба гения была предрешена. Начались лихорадочная возня вокруг его картин и борьба за их обладание. В эту борьбу, изрядно смахивающую на мародёрство, активно включился объявившийся в начале июля новый вице-король Неаполя Педро Фернандо де Кастро, граф Лемос — тот самый, кому Сервантес посвятил свои «Назидательные новеллы» и вторую часть «Дон Кихота». Вице-король прибыл на военной галере и бросил якорь в бухте острова Прочида, дожидаясь, пока бывший вице-король покинет город, увозя с собой «Распятие апостола Андрея». С Караваджо не спускал хищных глаз и другой стервятник — папский нунций и епископ Казерты Диодато Джентиле, отсылавший депеши в Рим о каждом шаге мечущегося художника. Вокруг дворца Челламаре крутился ещё один «поклонник» живописи — местный приор ордена иоаннитов. Все они были равнодушны к судьбе Караваджо, их интересовали только его картины. Караваджо стал разменной картой в игре с возросшими ставками, и развязка должна была вот-вот наступить. Каждый из игроков ждал, когда один из соперников сделает неверный ход.
Тем временем в Риме особенно преуспел тандем двух кардиналов, Боргезе и Гонзага, добившийся, наконец, от папы согласия на отмену смертного приговора Караваджо, причём за своё содействие оба рассчитывали на вознаграждение в виде картин художника. Свидетель тех событий Бальоне пишет, что, прожив в Риме не более четырёх месяцев, «кардинал Гонзага уже ведёт с папой Павлом V переговоры о помиловании».[87] Известие достигло Неаполя, и Караваджо стал лихорадочно собираться в дорогу. С помощью выделенных ему слуг были тщательно упакованы несколько работ для подарков нужным высокопоставленным лицам в уплату за свободу. В эти последние дни на неаполитанской земле он находился как в бреду, не всегда понимая, что говорили и советовали помогавшие ему в сборах люди. Единственно, к чему он всё-таки прислушался, — поостеречься ехать прямо в Рим и непременно дождаться официального документа о помиловании где-нибудь на нейтральной территории, не подвластной папской юрисдикции.
С того дня, как он отплыл на нанятой фелюге из Неаполя, каждый его шаг покрыт тайной. Сохранилась переписка папского нунция Джентиле с кардиналом Боргезе, из которой явствует, что в пути Караваджо был почему-то высажен на берег в крепости Пало, якобы для проверки документов, но сумел откупиться за крупную сумму. Когда же он освободился, то увидел, что фелюга, не дождавшись его, уплыла, но не знал, что хозяин судна взял курс на Неаполь. В полном отчаянии он устремился пешком в Порто- Эрколе, где его настигла смерть.[88]
Как видно из переписки, кардинала Боргезе судьба Караваджо занимала меньше всего, зато он потребовал от нунция предоставить ему полный отчёт о картинах, вернувшихся на фелюге. Весть о смерти художника вызвала переполох в Неаполе. Во дворец Челламаре к маркизе Колонна пожаловал приор Мальтийского ордена, который потребовал вернуть картины члена братства иоаннитов, начисто «забыв» об исключении Караваджо из ордена. А вице-король граф Лемос, не успевший ещё разобраться в тонкостях начавшейся интриги, направил запрос коменданту гарнизона крепости в Порто-Эрколе: «Мне доложили, что в Порто-Эрколе умер Микеланджело да Караваджо, художник и что вами конфисковано всё его имущество, в частности означенное в прилагаемой инвентарной описи, составленной Мальтийским орденом… Приказываю с первой же фелюгой направить мне всё выше перечисленное, особенно картину 'Иоанн Креститель'».[89] Однако в полученном Лемосом ответе было заявлено, что художник туда так и не прибыл.
Прошло всего несколько дней после смерти Караваджо, и при дележе его картин тут же столкнулись интересы трёх влиятельных политических соперников, не пожелавших ни в чём уступать друг другу, — римской курии, испанской администрации и Мальтийского ордена. Из всей этой тёмной истории можно сделать один только вывод — Караваджо устроили западню, чтобы свести с ним счёты и заполучить его картины. К делу причастны многие высокопоставленные лица, на что имеются прямые и косвенные улики. Непонятно только, каким образом художник оказался в крепости прибрежного городка Пало, где перед ним был разыгран спектакль с задержанием для «проверки документов». Всё было так ловко подстроено, что пока в течение двух суток Караваджо держали под стражей для выяснения личности, кто-то распорядился, чтобы фелюга с его картинами на борту снялась с якоря и взяла обратный курс на Неаполь. Здесь, видимо, сказалась несогласованность действий заговорщиков, каждый из которых норовил урвать кусок пожирнее.
По свидетельству упомянутого папского нунция, который хорошо был обо всём осведомлён, Караваджо удалось откупиться от тюремщиков — такое с ним случалось и прежде. Зато выглядит совсем уж невероятным утверждение того же нунция, что художник «пешком» сумел добраться до занятого испанским гарнизоном Порто-Эрколе — а это более сотни километров бездорожья по заболоченной тосканской Маремме, рассаднику малярии.
Принимая во внимание сказанное, нетрудно вообразить картину дальнейшего развития событий. По- видимому, попытка наёмных убийц, охотившихся за беглецом, вновь сорвалась, как это случилось возле трактира Черрильо в Неаполе. Когда Караваджо был отпущен, нанятой фелюги след простыл. Это была катастрофа — его подло предали, умыкнув ценный груз. Охваченный паникой, он бросился за помощью к местным рыбакам и, наняв баркас с гребцами, под вечер отплыл в направлении Порто-Эрколе. Кто посоветовал ему отправиться именно туда, хотя от места его временного задержания в Пало было рукой подать до Рима? Ответа нет. Правда, биограф Беллори в своём «Жизнеописании», увидевшем свет спустя
