истинную суть. Никто из папской свиты не проронил ни слова. По лицам нельзя было понять, каково мнение о портрете — все ждали, что скажет папа.
Как ни старался Караваджо понравиться понтифику, на сей раз он явно переусердствовал в своей приверженности натуре, добиваясь сходства. На холсте (203x119) отразилась заурядная, безликая и ничем не примечательная посредственность. Вероятно, папа это понял, увидев себя, как в зеркале, с предательски выдающей возраст одутловатостью лица, мешками под глазами и недовольным брезгливым выражением. Вряд ли такое сходство было ему по душе, ибо он надеялся увидеть нечто совсем другое. Постояв немного перед портретом, он что-то тихо сказал племяннику и направился к выходу, так и не вымолвив ни слова об увиденном на холсте. Караваджо в недоумении проводил взглядом удаляющегося понтифика со свитой. Было непонятно, принята ли его работа или нет. А за окнами вовсю хлестал дождь, на душе было муторно и скребли кошки. Себе в утешение и как бы в оправдание своей приверженности натуре он мог бы привести высказывание одного античного мудреца о том, что плох тот портрет, который выглядит лучше оригинала. Ничего не поделаешь — у папы в отличие от того мудреца был свой взгляд на искусство.
Поскольку своим подарком племянник не угодил дяде, вызвав у него раздражение, было дано распоряжение упрятать портрет подале от глаз. О нём много лет ничего не было известно, и долгое время ставилось под сомнение само авторство Караваджо. Примерно лет через двенадцать после этого казуса с папским портретом такое же разочарование испытал молодой Лоренцо Бернини, когда прибыл в Вечный город из родного Неаполя. До упомянутого выше бюста кардинала Боргезе он сотворил погрудное изваяние его дяди Павла V с характерной яйцевидной формой головы, невыразительным взглядом и презрительно сжатыми губами. Ему, как и Караваджо, не повезло с обидчивым и мнительным папой Павлом, который своим пресловутым Эдиктом о живописи вознамерился втиснуть всё искусство в тесное прокрустово ложе налагаемых на него ограничений. Гений Бернини сумел с блеском раскрыться лишь в годы правления папы Урбана VIII из рода Барберини, отличавшегося более либеральными взглядами на искусство.
Павел V торопился завершить возведение главной христианской святыни — собора Святого Петра. Архитектору Карло Мадерно, племяннику знаменитого Доменико Фонтана, поручили оформление фасада, на котором огромными буквами должно было быть высечено имя правящего понтифика. Полным ходом шла внутренняя перепланировка, и собор вместо задуманной Браманте и Микеланджело центрической формы стал обретать базиликальный план за счёт удлинения центрального нефа. С незапамятных времён влиятельное братство папских конюших и стремянных
Караваджо был вне себя от счастья. Несмотря на неудачу с папским портретом, ему заказана картина для собора Святого Петра! Однако произошло непредвиденное осложнение. 24 октября поздно ночью он заявился домой с кровоточащими ранами в бедре и на шее и от потери крови лишился сознания прямо в прихожей. Перепуганный хозяин вызвал ночного врача, который промыл и перевязал колотые раны, а на опухший глаз и ссадины наложил компресс и примочки. На следующее утро пришёл полицейский чин, оповещённый по закону врачом. На вопросы о случившемся Караваджо ответил, что случайно упал в потёмках с лестницы и напоролся на свою шпагу, что и было отмечено в составленном протоколе. До полного выяснения произошедшего инцидента ему было приказано не покидать своё пристанище. Только прибежавшему Лонги он рассказал о ночной стычке близ Ортаччо. Разыскивая Лену по злачным местам, он столкнулся с двумя неизвестными парнями на берегу Тибра около вытащенной из воды утопленницы. Издали ему почудилось что-то знакомое в позе лежащей на земле девушки. Страшная догадка обожгла его сознание, но, подойдя ближе, он с облегчением понял, что ошибся.
— Что тут произошло? — спросил он у парней.
Его неожиданное появление смутило их. Им не понравилось, что он суёт нос не в свои дела, и они набросились на ненужного свидетеля, который объявился так некстати. За неосторожное появление где не надо пришлось жестоко поплатиться.
Вынужденный не покидать дом, пока полиция, у которой возникли подозрения, не разберётся с делом, он приказал помощникам подготовить подрамник и набить холст для новой картины. Но ему требовалась Лена, без которой он был не в состоянии приступить к работе. Вскоре был подписан контракт, но вопреки ожиданиям ему предложили весьма скромное вознаграждение. Возражать Караваджо не осмелился, понимая, что спорить бесполезно. Руководство братства папских конюших, зная о неустойчивом положении художника, посчитало, что за такой престижный заказ, сулящий любому большое будущее, можно ограничиться минимальным гонораром. Когда тому же Лонги Караваджо поведал, что за новую картину ему предложено семьдесят пять золотых скудо, тот измерил понимающим взглядом размеры набитого на подрамник холста и воскликнул:
— Да это же сущий грабёж!
— Ты прав, дружище, — признался ему Караваджо. — Но за редкую возможность писать картину для собора Святого Петра, где помещена божественная «Пьета» Микеланджело, я бы дорого отдал. А мне обещан какой-никакой гонорар.
Лонги не нашёлся, что ответить, и только недоумённо развёл руками, сочтя, что его друг явно рехнулся, раз позволяет обвести себя вокруг пальца. Такой альтруизм был ему непонятен, ибо сам он всегда отличался трезвым взглядом на вещи.
В те дни Караваджо действительно был на мели. В одночасье он лишился дома и личных вещей, хотя, как явствовало из составленной судебным приставом описи имущества, художник был гол как сокол. Деньги нужны были на холст, краски и пропитание. Не мог же он позволить себе жить нахлебником в доме гостеприимного хозяина, да и помощников надо содержать. Поэтому поневоле ему пришлось вступить в переговоры с прытким послом моденского герцога, который сам отыскал его в доме адвоката Руффетти. Сохранились письма посла Мазетти, в которых он сообщает своему патрону о бедственном положении мастера и выдаче ему в качестве аванса небольшой суммы в счёт обещанной картины. [67] Но сама картина, за которую нуждающийся Караваджо дважды получал от посла небольшие подачки, так и не была им написана, хотя настырный Мазетти чуть ли не до последних дней художника продолжал требовать от него выполнения заказа или возврата полученного аванса.
Знаменательно, что в этот же период посол Мазетти усиленно обхаживал и Аннибале Карраччи, чей почти десятилетний труд по росписи галереи дворца Фарнезе был завершён, после чего мастер, как и Караваджо, оказался в весьма бедственном положении. Уже в марте он был вынужден сменить дворцовые хоромы на скромную меблированную квартиру, так и не получив обещанного щедрого вознаграждения от заказчика. Многолетнее напряжение дало о себе знать. Художник перенёс серьёзный сердечный приступ и, как вспоминает лечивший его Манчини, впал в депрессию и почти не брал в руки кисть. Но прыткому послу Мазетти удалось уговорить Карраччи взяться за написание картины для своего герцога. Несмотря на оговоренный гонорар в двести скудо, мастер так и не написал картину. Он окончательно утратил интерес к жизни и тихо доживал свой век в одиночестве, обогатив Рим великолепными фресковыми росписями. В отличие от него и несмотря на ранение Караваджо горел желанием за любую мзду написать картину для собора Святого Петра, где его злейший враг и соперник Чезари был вынужден прервать работу над мозаичным украшением купола, так как в сентябре огромный блок мрамора выпал из свода, чуть не разбив вдребезги главный алтарь собора.
Расторопному Спаде было дано приказание во что бы то ни стало разыскать заблудшую овечку. Через пару дней парню удалось не только найти, но чуть не силком привести её к Караваджо. Едва увидев его с побитой физиономией, Лена расхохоталась, но узнав, что именно она явилась причиной драки, принялась поправлять повязку своему незадачливому ухажёру.
— Работа предстоит очень ответственная, — пояснял Караваджо, уговаривая её позировать, — поэтому будь умницей и слушайся меня во всём. В соборе Святого Петра перед вашим с сыном портретом люди будут запалять свечи и возносить хвалу. Вот когда тебе отпустятся все прежние и нынешние грехи!
Последнее он произнёс со смехом, но, вероятно, именно эти его слова подействовали на девицу, и
