лаской станут увлекать туда русичей. И уже многие нынешние дети не увидят русских кумиров, а их дети совсем позабудут великих богов. Деды и отцы умрут, и русская вера переменится сама собой, значит, он, старый Всеслав, примет смерть напрасно, она не остановит победы христиан. Но нет, не ради же этого он восстал против иноверцев, не ради своих соплеменников, а потому, что сам не мог искалечить свою душу, совесть. Разве был у него выбор?! Нет, нет! Смерть подошла к нему с двух сторон — он просто выбрал свою.

Волхв опять испугался этих мыслей, пошевельнулся, глянул наверх: вчерашняя звезда снова спускалась к нему. Она горела ярче, переливаясь красным и синим цветами, в ней были торжество и радость. «Да ведь это звезды собираются на купальский праздник!» — осенило узника. Соловей стал вглядываться в огороженный наверху бревнами лоскут неба. Он даже не ощутил, как его сковало забытье и потом память начала возвращать яркие видения детства в купальское утро, когда он стоял одиноко на огороде и, запрокинув голову, глядел на небо. Отец и мать еще спали, но его растолкал перед рассветом домовой, Всеслав бесшумно выбрался из избы на двор, чтобы увидеть, как в этот праздник играет солнце.

Сегодня оно выезжало из своего чертога навстречу месяцу на трех конях

— серебряном, золотом и алмазном.

В то утро небо еще сохраняло густую синеву; посередине его, над головой Всеслава, проплывало белое с розовым боком, единственное на всем небосводе облако. А из-за реки сверкало невидимое еще солнце — его свет пронизывал край неба, и ирье там сделалось сперва зеленоватым, потом оно разогрелось и порозовело.

Лес, только что лежавший мрачным покрывалом на всей земле, проснулся и озарился живым зеленым пламенем. Черная вода в реке ожила, засеребрилась, сдвинулась в своем ложе с места и тоже потекла в ирье. А там приближалось к краю земли солнце; красно-золотисто-зеленый свет уже разгладил ему путь — и вот блистающий круг поднялся над началом мира. И снова все преобразилось: обрадованно замелькали, сверкая белизной, ласточки, тяжело пролетел мрачный ворон, вспугнутый всеобщей радостью. В веси залились петухи, замычали коровы, вмиг ожили, избы.

Тепло все струилось и струилось с неба на землю; солнце, сначала огромное и красное, быстро светлело, раскалялось, и его лучи закружились, переливаясь и перемешиваясь.

Душа Всеслава полыхала от радости — такой всеобщей сверкающей красоты он до этой поры не видел. Да и сколько еще предстояло ему посмотреть сегодня чудесного, когда боги приходят к людям.

Праздник начался для него еще вчера: так же тайно он выскользнул из избы и дотемна глядел, как девки опускали в Клязьму сплетенные из цветов венки. Желто-сине-зеленые маленькие круги, чуть покачиваясь, медленно отплывали от берега; нарядно одетые — в чистые поневы и новые лапти — девушки то громко смеялись, то умолкали, следя за своими цветами. Самым страшным было, если венок тонул — это означало разлуку с любимым; плохо также знамение, когда венок отплывал к противоположному берегу. Цветы намокали, тускнели, все глубже погружались в воду; в наступающей темноте венки скоро становились почти невидны — и тогда все останавливались, некоторое время еще продолжали отыскивать взглядом свою судьбу, но Клязьма совсем уже скрывала ее; потом молча возвращались в Липовую Гриву.

Вечером на Купалу смерды сходились к Ярилиной плеши. Каждый был опоясан перевитым жгутом из свежей травы, на голове лежал многоцветный венок. Гудки, свирели, рожки и бубны стройно играли песню за песней; смех, выкрики, визг быстро окружили подножье холма. Наверху, в кумирне, горел, как никогда большой, костер, и красное лицо Рода отчетливо виднелось перед темным небом.

Потом гомон и шум стихли, и мужики стали затаскивать на Ярилину плешь смоляные бочки. Несколько человек принялось устанавливать на врытых в землю шестах тележные колеса, тоже облитые смолой.

Ребятишки и бабы складывали несколько костров. Посредине же поляны, между поленницами, поднималась большая соломенная Купала, увитая крашеными лентами.

Когда закончили всю подготовку, вдруг замерли, смолкли — каждый загадывал богам желание; на плеши трещал огонь, искры взметывались вверх, но не долетали до головы Рода и гасли.

Вдоль невидимой отсюда Клязьмы проплыло несколько облачков тумана, тишина стала еще напряженней, и тогда будто сама собой в толпе заиграла свирель. Плавная, желанная песня обвивала, окружала неподвижных людей, потом поднималась к звездному небу и, не стихая, долетала до него. Всеславу показалось, что песня разделила сегодняшний и вчерашний дни и все, бывшее с ним и с весью прежде, остается позади, а перед ними встает что-то новое, лучшее, небывалое еще на русской земле.

Песня стала убыстряться, веселеть, в ее звук вплелись гудки и рожки, гулко ударил бубен — и снова все закружилось, зашумело; но и этот радостный гомон на миг замер — Всеслав обернулся и увидел, что сверху, от Рода, спускается человек с горящей веткой в руке. Он двигался торжественно, медленно обошел сложенные копнами костры и поджег их. Пламя расплылось по черным сучьям, потом поленьям, и горячий гул и треск заполнили поляну.

Праздник начался. Соломенная Купала весело глядела на пляшущий, кружащихся вокруг нее русичей и помахивала разноцветными лентами.

Подожгли колеса-солнца на шестах, с Ярилиной плеши донеслись пронзительный свист, выкрики, и с холма, гудя пламенем, скатилось несколько горящий бочек. Одна из них ударилась о поленья костра и остановилась, смола потекла в огонь, и он взметнулся до самого неба.

Еще одну бочку, толкая палками, докатили до реки и спихнули в воду. Пламя сердито зашипело, белый густой пар окружил бочку, она медленно отплыла от берега и стала удаляться, небольшими лоскутками прыгал по ней огонь и долго еще трепетно поблескивал в ночном мраке.

Костер, разрушенный бочкой, прогорел прежде других, и тогда смерды принялись прыгать через огонь. Всеслав стоял неподалеку от дышащих жаром углей и видел, как веселые сперва лица разбегающихся мужиков и парней менялись, напрягались, когда они пролетали над очищающим пламенем костра.

Постепенно людей на поляне и возле Рода становилось все меньше и меньше, и Всеслав понял, что наступил главный миг праздника. Страх и надежда охватили его, одна сила неодолимо влекла в черный опасный лес, другая предостерегала, удерживала здесь, возле кумира. Но все-таки, с замирающим сердцем, тайком от других, он осторожно отошел от костров и шагнул в лесную тьму.

Перед ним предстал таинственный, волшебный мир. Где-то здесь этой ночью на не ведомой никому поляне должен огненным цветком вспыхнуть, зацвести папоротник. И к нему нужно было идти, хотя страх сковывал мальчика; он долго глядел во мрак леса, потом обернулся к Ярилиной плеши: красное пламя нескольких костров струилось над землей. Люди в белых рубахах и поневах толпились возле огня, а вечный, бессмертный, все знающий Род бесстрастно глядел на русичей с вершины кумирни.

— Родушка, батюшка, помоги найти волшебный цвет! — прошептал Всеслав. Ему до слез, до боли в груди хотелось отыскать чудо. Тогда бы вся весь поразилась и позавидовала ему: папоротников цветок делал ясным его владельцу всякий язык — он смог бы понимать, о каких богатырских подвигах рассказывают друг другу дубы, сходящиеся в купальскую ночь для беседы; щебет всякой птицы, рык каждого зверя откроются Всеславу, то, что для других покажется шумом древесной листвы, для него оборотится повестью о тайнах леса.

И Всеслав шагнул во тьму; чем дальше он уходил, тем больше мог видеть: серебристый свет луны все свободнее просачивался вниз, к земле, сквозь черные кроны деревьев и бесшумно растекался по траве, кустам. Иногда ветка дерева почему-то вздрагивала, резко передвигалась и тень на земле, но тут же все успокаивалось, и опять лишь едва слышимые шаги мальчика тонули во мраке. Порой Всеславу казалось, что нечто особенное происходит у него за спиной, что так неслышно крадется за ним по пятам таинственное неведомое существо, — он испуганно оборачивался, готовый стремглав бежать, но и позади него стоял посербренный луной лес. И опять, стараясь почему-то не шуметь, Всеслав делал шаг за шагом вперед, обшаривая мрак взглядом. Но чудесного цветка нигде не было.

Страх понемногу стал утихать, и мальчик пошел скорее; порой ему слышались голоса людей: они доносились то отчетливо и явственно, то глухо, сметно. Лес все больше делался своим, знакомым, и даже лунный свет стал ярче и будто потеплел.

Вдруг впереди заблестело что-то большое, продолговатое, через мгновение Всеслав понял, что это Клязьма, и двинулся к ней. Он много раз слышал от рыбаков, что в Купальскую ночь вода в реке покрывается серебристым покровом, и вот теперь сам увидел это чудо.

Совершенно неподвижная Клязьма спокойно лежала среди черных, сумрачных берегов. Весь лунный и