аммиаком. И во время темных этих бдений он постепенно узнавал ее, узнавал прикосновение ее тела к своему, они сближались все теснее, а поцелуи их становились все крепче и изощреннее. И когда в густой тьме внезапно поднималась на ноги лошадь, с шумом невнятным и оглушительным, как громовый раскат, они внимали ему как одно целое и как одно целое понимали — это лошадь.

Том Брэнгуэн снял для них дом в Коссетее, взял в аренду на двадцать один год. Глаза Уилла Брэнгуэна загорелись при виде этого дома. Дом был возле церкви, обрамленный тисами — очень старыми деревьями с темной хвоей — и палисадником с газоном, стандартный дом из красного кирпича под низкой сланцевой кровлей, с низкими окнами. В доме была посудомойня с маслобойней, просторная кухня с плиточным полом и низкая гостиная, одной ступенькой выше, чем кухня. Потолки пересекались белеными балками, в дальних углах помещались шкафы. Из окон открывался вид на палисадник с газоном, ряд черных тисов с одного бока, а с других сторон — тисы и красная поросшая плющом стена, отделявшая сад от проезжей дороги и кладбища. Маленькая старая церковка с невысоким шпилем квадратной башни, казалось, все оглядывалась на окна дома.

— И собственных часов не нужно, — заметил Уилл Брэнгуэн, высунувшись из окна и увидев белый циферблат башенных часов в непосредственной близости.

Позади дома был сад, примыкавший к огороженному пастбищу, коровник со стойлами для двух коров, свиной хлев и птичник. Уилл Брэнгуэн был счастлив. Анна радовалась тому, что будет хозяйкой собственного дома.

Том Брэнгуэн вел себя как добрый крестный из сказки. Ведь делать покупки была его стихия. Уиллу Брэнгуэну с его интересом к деревянным изделиям предоставили покупку мебели. Он приобретал столы, круглые кресла и кухонные шкафы — вещи обычные, но такие, чтоб подходили дому.

Том Брэнгуэн, отличавшийся предусмотрительностью к мелочам, выискивал для дочери то, что он называл полезными штуками. То и дело он появлялся то с набором наисовременнейших кастрюль, то с какой-нибудь висячей лампой, хотя потолки в доме были низкими, то с хитроумными приспособлениями для прокручивания мяса, толчения картофеля, сбивания яиц.

Анна живо интересовалась покупками, хотя и не всегда они были ей по вкусу. Некоторые из приспособлений, которые он считал столь хитроумными, озадачивали ее. Тем не менее, в базарные дни она сгорала в предвкушении новых сюрпризов. Он приезжал уже в сумерках, включив фонари на своей повозке. И она бежала к воротам и видела, как его большая коренастая фигура громоздится в повозке над покупками.

— Скопидомство до добра не доводит, — говорил он, и голос его гулко разносился в холодных сумерках.

Тем не менее, и сам он был возбужден. А она, взяв из повозки один из фонарей, рылась среди привезенных свертков, отодвигая в сторону канистры с керосином и инструменты, которые он приобрел для себя.

Один раз она вытащила пару кузнечных мехов — маленьких, мощных — и поняв, что это, неуверенно потянулась к следующей покупке. Она нащупала длинную ручку и обернутую коричневой бумагой круглую середину.

— Что это? — спросила она, тыча пальцем в покупки. Приостановившись, он глядел на нее. Подойдя к фонарю возле лошадиной морды, она, склонившись, разглядывала новую вещь, волосы ее казались бронзовыми, белоснежный передник весело поблескивал. Пальцы ее деловито рвали бумагу. Она извлекла маленький пресс на каучуковых колесиках. Она критически оглядела его, не понимая, как он работает.

Потом подняла глаза на отца. Он стоял за кругом света — туманная фигура в тени.

— Как он работает? — спросила она.

— Это чтобы турнепс толочь, — сказал он.

Она глядела на него. Тон его ее насторожил.

— Не болтай глупостей. Это маленький каток, — сказала она. — Но как он приделывается?

— Прикручивается к краю корыта. — Подойдя, он вручил ей каток.

— Вот это да! — воскликнула она, легонько подпрыгнув, как по привычке делала в минуту неожиданной радости.

И, недолго думая, она бросилась в дом, предоставив ему управляться с лошадью. А когда потом он вошел в посудомойню, то застал там ее с портативным катком-выжималкой, уже прикрученным к чану; она радостно крутила ручку, а рядом стояла Тилли, восклицавшая:

— Хитрая штука, ей-богу! Теперь не придется с бельем пуп надрывать. Придумали же люди, по последней моде машина!

Анна опять стала крутить ручку, увлеченно, с радостью собственницы. Потом она подпустила к катку и Тилли.

— Пальцем тронешь, а она и пошла, и пошла! — восхищенно приговаривала Тилли, все крутя и крутя ручку. — Прямо из рук выхватывает!

День свадьбы выдался прекрасным — земля еще не подсохла, но небо было ясным и безоблачным. В их распоряжении было три кабриолета и два вместительных закрытых экипажа. Взволнованные, все толпились в гостиной. Анна не спускалась. Ее отец то и дело отхлебывал виски. Черный сюртук и серые брюки очень шли ему. Он был радушен, но голос его звучал встревоженно. Жена его спустилась в гостиную в сером шелковом платье с кружевами и маленьким павлиньим перышком на шляпке. Миниатюрная фигура ее двигалась уверенно и решительно. Брэнгуэн был благодарен ей за то, что она рядом, что поддерживает его в этой сутолоке.

Вот и кареты! Ноттингемская миссис Брэнгуэн в шелках и парче встала в дверях, распоряжаясь, кому с кем садиться. Началась сумятица. Открыли парадную дверь, и гости двинулись по садовой дорожке, в то время как ожидавшие своей очереди глядели на них в окно, а толпа возле ворот подалась вперед, жадно вбирая впечатления. Как смешно выглядели разряженные люди в этот зимний солнечный день!

Одни отъехали, настала очередь других. В гостиной стало посвободнее. Анна спустилась в белом шелковом платье и фате, краснея и смущаясь от взглядов окружающих. Свекровь оглядела ее непредвзятым взглядом, одернула шлейф, поправила складки фаты и тем утвердилась в своих правах.

Послышались восклицания стоявших у окна — это проехала карета жениха.

— Папа, где твой цилиндр и твои перчатки? — вскрикнула невеста, топнув ножкой в белой туфельке и блестя глазами сквозь фату.

Он принялся шарить вокруг, растрепав волосы. Все отъехали — оставались лишь невеста с отцом. Он был готов — красный, растерянный. Взволнованная Тилли подпрыгивала на крыльце, ожидая, чтобы открыть дверь невесте. Служанка обошла вокруг Анны, которая спросила:

— Ну, как я выгляжу?

Она готова. Она гордо вскидывает голову, чувствуя себя королевой. Резким движением манит к себе отца:

— Подойди!

Он подходит. Очень легко она берет его под руку и, держа над собой, как душ, цветочный ливень, с непередаваемым изяществом и лишь слегка досадуя на отца, что тот так раскраснелся, медленно проплывает мимо трепещущей Тилли и идет по дорожке. От ворот несутся хриплые выкрики, и текучее облако пенистой белизны медленно перемещается в кабриолет.

Отец ее видит тонкую щиколотку и ступню на подножке кабриолета — какая детская ножка! Сердце его сжимается от нежности. Но она замечает только себя — в таком она упоении от собственной красоты. Всю дорогу она горит восторгом блаженства оттого, что все это так прекрасно. Она заботливо оглядывает свой букет: белые розы, ландыши, туберозы и ветви адиантума — пышный букет ниспадает каскадом.

Отец сидит в смущении от этой необычности, сердце его переполнено и сжимается, в мыслях смятение.