не давал прыгнуть на стоящего впереди, и оба они мешали ему напасть на Коллинза, который, несомненно, был здесь главным — в этом мире страданий и истязаний.

Ярость и беспомощность Майкла достигли своего апогея. Он мог лишь щетиниться и надсаживать рычанием свои связки. Но Коллинзу все это было давно знакомо и давно уже успело наскучить. Он воспользовался этим моментом, чтобы осмотреть арену и проверить, как идет работа с медведями.

— Эх ты, чистокровный пес! — презрительно усмехнулся он, обращаясь к Майклу. — Отпустите его! Вот так!

Как только Майкл почувствовал себя свободным, он прыгнул на Коллинза, но тот, по многолетней привычке рассчитав время и расстояние, ударом под челюсть опрокинул Майкла назад на пол.

— Держите его! — приказал Коллинз. — Выровняйте его!

И юнцы, потянув в противоположные стороны цепочку и ремень, опять привели Майкла в состояние полнейшей беспомощности. Коллинз кинул взгляд на противоположную сторону арены, где появились две парных запряжки тяжелых битюгов. За ними следовала молодая женщина, шикарно одетая; ее костюм был сшит по последнему крику моды.

— Очевидно, он никогда не делал курбетов, — заметил Коллинз, возвращаясь к вопросу о Майкле. — Снимите с него подпругу, Джимми, и ступайте помогать Смиту. Джонни, отведите его в сторонку, но смотрите — берегите ноги. Надо провести первую репетицию мисс Мари, а этот болван, ее муж, не умеет с ней справляться.

Юнец вместе с Майклом отошел в сторону и остановился посмотреть на приготовления к репетиции. Майкл ничего не понимал из разыгравшийся перед ним сцены, но почувствовал, что эта женщина, как и он, была пленницей, и что с ней, как и с ним, были жестоки эти люди. Действительно, ей было очень трудно заставить себя проделать все, что от нее требовалось. Она вела себя молодцом до момента испытания, но при виде лошадей, поставленных парами по обе ее стороны, мужество изменило ей — она отшатнулась, вся поникла и закрыла руками лицо. Ей приходились быть промежуточным звеном между тянущими в разные стороны запряжками и поддерживать руками крючки, которыми кончался надетый на ее спине аппарат.

— Нет, нет, Билликенс, — взмолилась она, обращаясь к мужу, еще молодому, но дородному человеку. — Я не могу. Я боюсь. Мне страшно.

— Глупости, сударыня, — вмешался Коллинз. — Этот фокус совершенно безопасен. И это великолепный номер, необычайно доходный. — Он ощупал аппарат на ее плечах и спине. — Все в порядке. — Он провел руками по ее рукавам. — Ладно! Выпускайте крючки! — Она тряхнула руками, и из- под воздушной кружевной манжетки выпали железные крючки, прикрепленные к тонкой стальной проволоке, которая, очевидно, шла вдоль рукавов. — Не так! Публика не должна их видеть! Спрячьте обратно! Попробуйте повторить. Крючки должны незаметно скользнуть в ладони. Вот так. Посмотрите… Теперь хорошо. Понятно, в чем дело?

Женщина пыталась овладеть собой, то и дело бросая умоляющие взгляды на Билликенса, стоявшего поодаль с недовольно сдвинутыми бровями.

Конюхи подвели к ней обе запряжки и подняли двойные колодки, чтобы ей удобнее было захватить их своими крючками. Она пыталась проделать это, но мужество опять изменило ей.

— Если у вас что-нибудь испортится, лошади вырвут мне руки, — заявила она.

— Наоборот, — успокаивал ее Коллинз. — Скорее пострадает ваш жакет. В худшем случае публика увидит, в чем тут дело, и поднимет вас на смех. Но аппарат в полном порядке. Я вам объяснял уже: лошади тянут совсем не вас — одна лошадь тянет другую. Только публике кажется, что тянут вас. Попробуйте еще раз. Вам надо ухватиться руками за колодки и в тот же момент спустить крючки и закрепить их… Валяйте!

Его голос звучал резко. Она вытряхнула крючки из рукавов, но отступила перед колодками. Коллинз, скрывая свое раздражение, посмотрел в сторону на пегого и черного пони, покидавших арену. Но ее муж возмущенно напал на нее.

— Черт побери, Джулия, ты меня подвести хочешь этими штуками!

— О, я постараюсь справиться с собой, — взмолилась она. — Право же, постараюсь. Видишь! Я больше не боюсь.

Она протянула руки и захватила колодки. С еле заметной усмешкой Коллинз проверил положение ее рук и проверил, правильно ли закреплены крючки.

— Теперь готовьтесь! Расставьте ноги! Стойте прямо! — Он выровнял ее руки и плечи. — Помните, что в первый же момент ваши руки должны быть вытянуты в одну линию. Когда проволока натянется, вы уже при всем желании не сможете согнуть рук. Но если в момент первого натяжения ваши руки не будут вытянуты, проволока может содрать с них кожу. Помните же — руки и плечи должны быть в одной линии с аппаратом. Вот так. Теперь готово!

— О, подождите минуточку, — попросила она. — Я сделаю это. Я все сделаю, только, Билликенс, поцелуй меня прежде, тогда мне будет все равно, вырвут ли мне лошади руки или нет!

Черноволосый юнец, державший Майкла на цепочке, и остальные зрители фыркнули. Коллинз скрыл усмешку и пробормотал:

— Пожалуйста, сударыня, подождем, сколько хотите. Все дело в том, чтобы в первый раз фокус был проделан чисто. Потом публика будет относиться к вам с большим доверием. Билль, вы бы лучше приласкали ее перед началом.

Билликенсу все это опротивело, он сердито и смущенно подошел к жене, обнял ее и равнодушно поцеловал. Ей было около двадцати лет, она была очень хорошенькая женщина с детским лицом и стройным, хорошо развитым телом, весом сто сорок фунтов.

Ласка и поцелуй мужа придали ей сил. Она взяла себя в руки и, сжав губы, пробормотала:

— Готово!

— Начинайте! — скомандовал Коллинз.

Понукаемые конюхами, лошади лениво начали тянуть свои запряжки.

— Подхлестните-ка их! — крикнул Коллинз, не сводя с нее глаз и убедившись в правильном положении аппарата.

Под ударами бича лошади поднимались на дыбы и пытались помчаться прочь; при этом их громадные, величиной с тарелку, копыта вздымали тучи опилок.

Билликенс потерял самообладание. Страх за любимую женщину отразился на его лице при этом ужасном зрелище. А ее лицо отражало калейдоскоп чувств. Вначале на нем были написаны напряжение и страх, и оно напоминало лицо христианского мученика, брошенного на съедение львам, или лицо преступника, попавшего в ловушку. Очень быстро страх сменился удивлением и облегчением. Под конец ее лицо сияло горделивой радостью и его озаряла улыбка торжества. Она гордилась собой и улыбкой посылала Билликенсу свою гордость и любовь к нему. У Билликенса отлегло от сердца, и он послал ей ответную улыбку.

— Улыбаться здесь нечего, — закричал в ту же секунду Гаррис Коллинз. — Уберите прочь эту улыбку. Публика должна думать, что это вы сдерживаете лошадей. Вы должны убедить ее в этом. Лицо должно быть напряжено до последней степени. На нем должны отражаться ваша решимость и сила вола. Напрягайте все мускулы. Расставьте шире ноги. Пусть все мускулы играют, точно вы действительно их напрягаете. Нагнитесь слегка в одну сторону, затем в другую. Расставьте ноги. Следите за своим лицом, пусть публике кажется, что вас вот-вот разорвут на куски и что вы устояли до сих пор лишь благодаря вашей сильной воле. Вот моя мысль! В этом все дело! Этот номер — боевик, Билль! Он вне конкуренции. Подхлестните-ка лошадей! Пускай они попрыгают! Пусть они все силы друг из друга вытянут!

Бичи хлестнули по лошадям, чудовищные битюги вздымались на дыбы и казалось, сейчас разорвут молодую женщину. Действительно, это зрелище могло вызвать одобрение публики. Каждая из лошадей весила около тысячи восьмисот фунтов, и зрителям казалось, что семь тысяч двести фунтов разрывают на куски стройную, тонкую женщину в элегантном костюме, весящую всего-навсего сто сорок фунтов. От такого зрелища женщины в цирке в ужасе вскрикивают и закрывают лицо.

— Отпустите лошадей! — скомандовал Коллинз конюхам. — Леди победила, — объявил он, подражая распорядителям. — Билли, этот номер сущий клад. Отцепите крючки, сударыня, отцепите крючки!

Мари повиновалась, и с крючками, болтающимися из-под ее рукавов, бросилась к Билликенсу; обняв