Несмотря на свою нелюбовь к Дель Мару, Майкл вполне добровольно последовал за ним во мраке ночи. Необычайно тихо и осторожно, как тать в ночи, пробрался этот человек на задний двор дома доктора Эмори. Дель Map слишком хорошо знал это место, чтобы рискнуть таким банальным мелодраматическим эффектом, как электрический фонарь. Он в темноте нашел дорогу к двери, снял щеколду и тихо вошел, ощупью разыскивая Майкла.

И Майкл, хоть и собака, но по духу человек и лев, ощетинился в момент появления незнакомца, но лаять не стал. Он обнюхал его и признал. Не любя этого человека, он все же позволил обвязать веревку вокруг своей шеи и молча последовал за ним на улицу, где за углом их ожидало такси.

Его рассуждения — если не отрицать за ним способности к таковым — были весьма просты. Этого человека он неоднократно встречал в обществе баталера. Раз они сидели за одним столиком и вместе выпивали, очевидно, их связывала дружба. Баталер исчез. Майкл не знал, где его найти, и сам был пленником на заднем дворе какого-то чужого дома. То, что случилось раз, могло случиться снова. Ведь сидели же прежде баталер, Дель Map и Майкл за одним столиком. Возможно, что это сочетание повторится опять, возможно, что это произойдет сейчас, и возможно, что и впредь Майклу придется сидеть на стуле за столиком ярко освещенного кабачка, а по сторонам будут сидеть Дель Map и баталер со своим вечным бокалом пива. Все это мы называем «умозаключением», и, опираясь на него, действовал Майкл.

Конечно, Майкл не мог логически додуматься до такого вывода и не мог сформулировать его словами. «Дружбы» — как понятия — для него не существовало. Возникали ли в его мозгу образы и картины, сопоставлял ли он их между собой в стройное целое — это для нас загадка, требующая еще своего разрешения. Все дело в том, что он действительно думал. Если мы станем отрицать это, то придется признать, что все его поступки были продиктованы одним лишь инстинктом, а это будет гораздо удивительнее, чем допущение, что в его голове происходил какой-то неясный нам мыслительный процесс.

Как бы там ни было, пока такси мчалось по лабиринту улиц Сан-Франциско, Майкл лежал спокойно у ног Дель Мара, не выказывая ему особого дружелюбия, но и не демонстрируя своего отвращения к его личности. Майкл с самого начала почувствовал низость Гарри Дель Мара, еще более унизившего себя корыстолюбием, которое проявилось в желании им овладеть. Когда при первой встрече, в кабачке «Берега», Майкл весь ощетинился и принял воинственную позу, он не думал о характере этого человека и не пытался анализировать его. Что-то было в этой руке фальшивое — сердечность прикосновения была чисто внешней, хотя и могла ввести в заблуждение постороннего наблюдателя. В самом ощущении что-то было не так: рука передает подлинные чувства, идущие от ума и сердца человека, а эта рука не передавала ни теплоты, ни сердечности. Одним словом, сигнал, поданный этой рукой, не был добрым сигналом, и Майкл, не размышляя, весь ощетинился — он хорошо знал, в чем дело, знал тем знанием, которое зовется людьми интуицией.

Электрические огни набережной, горы сундуков и ящиков, одуряющий шум портовых рабочих и матросов, толпа баталеров в белом, с ручным багажом в руках, дежурные матросы у сходней; сходни круто поднимаются, и у входа на палубу еще больше матросов и офицеров с золотыми нашивками; смятение и давка на узкой палубе — все это Майклу было знакомо, и он понял, что возвращается на море, где он впервые встретился с баталером и где жил с ним вплоть до последних, кошмарных дней в большом городе. В его сознании вспыхнули также образы и воспоминания о Квэке и Кокки. С визгом он натянул удерживающий его за ошейник ремень, и, несмотря на сновавших кругом людей, обутых в грубые башмаки, которые угрожали его лапам, он обнюхивал палубу в поисках Кокки, Квэка и, главным образом, баталера.

Майкл примирился с тем, что не сразу встретил своих друзей, ибо с первого проблеска сознания он понял подчиненное положение собаки по отношению к человеку. Эта мысль была облечена у него в форму терпения. Он терпеливо ждал в те вечера, когда ему хотелось домой, а баталер продолжал разговаривать, сидя за бутылкой пива, терпеливо переносил веревку вокруг своей шеи и узкую комнату с запертой дверью, которую он не умел отпирать, но которую так легко и просто отпирали люди. Итак, он позволил увести себя мяснику, ведавшему всеми перевозимыми на «Уматилле» собаками. Водворенный в крохотной каморке, в трюме, загроможденном ящиками и сундуками, крепко привязанный за веревку, обвивавшую его шею, он с минуты на минуту ждал, что дверь откроется и перед ним появится радость его жизни — сам баталер.

Вместо него в двери появился мясник и отвязал его — Майкл в тот момент и не подозревал, что это делалось по приказанию Дель Мара — и затем передал стюарду, который отвел его в каюту Дель Мара. Весь путь до каюты Майкл был уверен, что его ведут к баталеру. Но в каюте находился лишь Дель Map. «Нет баталера», — было первою мыслью Майкла, но он решил терпеливо подчиниться дальнейшей отсрочке встречи со своим возлюбленным господином, со своим богом, собственным белым богом среди множества окружавших его людей.

Майкл помахал хвостом, прижал уши к голове, слегка шевельнул своим сморщенным, поврежденным ухом, улыбнулся и обнюхал каюту, чтобы убедиться, что баталера здесь не было; затем улегся на пол. Когда Дель Map заговорил, он поднял голову и посмотрел на него.

— Итак, сударь, времена изменились, — заявил Дель Map холодным резким тоном. — Я из тебя сделаю актера и научу, как следует себя держать. Во-первых, поди сюда… сюда!

Майкл повиновался не торопясь, но и не мешкая; он подошел к Дель Мару спокойно, но особого рвения не выказывал.

— Тебе придется эти штуки оставить, мой милый, и прибавить огонька, когда я с тобой разговариваю, — сказал Дель Map. В самом звуке его голоса была угроза, и Майкл сразу ее почувствовал. — Теперь посмотрим, могу ли я проделывать с тобой этот номер. Слушай хорошенько и пой, как пел со своими прокаженными.

Он вытащил из кармана губную гармонику и, приложив ее к губам, начал: «Шагая по Джорджии».

— Сидеть, — скомандовал он.

Майкл снова повиновался, хотя все его существо восставало против повиновения. Он весь задрожал, услышав пронзительно-сладкие звуки гармоники. Его горло и грудь напряглись от желания подать голос, но он подавил готовые вырваться наружу звуки, потому что не хотел петь для этого человека. Он ждал от него лишь одного: что тот приведет его к баталеру.

— Эге, да ты, кажется, упрямишься, — усмехнулся Дель Map. — Все дело в том, что ты чистокровный пес. Ладно, милый, я твою породу знаю и полагаю, что могу заставить тебя поработать на меня, как ты работал на своего прокаженного. Ну, действуй!

Он перешел к «Лагерным встречам». Но Майкл был тверд. Он владел собой, пока мягкие звуки «Старого дома в Кентукки» не поплыли в воздухе и не пронзили его: тогда он, не выдержав, мягко и мелодично завыл — это был словно призыв в глубь истекших тысячелетий. Под гипнозом этой музыки он мог лишь выть и тосковать по забытой жизни в стае, когда мир был еще юн и собака не была приручена к дому человека.

— Ага, — холодно фыркнул Дель Map, не подозревая о глубине вековых воспоминаний, пробужденных в Майкле звуками гармоники.

Громким стуком в перегородку какой-то сонный сосед выразил свое неодобрение.

— Ладно, этого хватит, — резко сказал он, опуская свою гармонику. Майкл перестал выть и возненавидел его. — Как видно, ты у меня теперь в руках. Не воображай только, что останешься здесь и будешь ловить своих блох и мешать мне спать.

Он нажал на кнопку звонка и, когда служитель вошел, передал ему Майкла для обратного водворения в заваленную сундуками каморку.