собственности, В отличие от магнатов в габсбургской административной элите преобладали этнические немцы, называвшие себя «венцами», гордившиеся своей принадлежностью к германскому языку и культуре и связывавшие прогресс в Восточной и Центральной Европе исключительно с благотворным немецким влиянием. Но по своим настроениям и предпочтениям высшая бюрократия была прежде всего имперской и габсбургской и по мере сил стремилась улаживать внутренние конфликты так, чтобы государство продолжало функционировать и могло сохранять свой международный статус и самоуважение.
Поскольку австрийские немцы не выбирали имперских лидеров и не контролировали политику империи, их вряд ли можно было назвать правящей нацией, хотя даже в 1914 году они еще лидировали в имперской экономике и культуре. Самое большое, что можно сказать по этому поводу, это то, что ни один правитель империи Габсбургов, небезразличный к политической стабильности и самому существованию империи, не мог пренебрегать интересами, предпочтениями и ценностями немецкого среднего класса и - в еще большей степени - массового электората.
Фактически австрийские немцы не были нацией ни в каком сколько-нибудь значащем смысле слова. Это сообщество было очень разнородным как по своей идентичности, так и по основным объектам своей политической лояльности. Последняя могла включать собственно династию и монархию, коронную землю или город, причем эти понятия могли сочетаться в самых разнообразных комбинациях. Некоторые австрийские немцы чувствовали лояльность по отношению к немецкой нации в целом, чьим политическим центром теперь стал Берлин. Однако таких было относительно немного, поскольку большинство австрийских немцев являлись католиками, а церковь была очень лояльна монархии и с подозрением, если не с открытой враждебностью, относилась к Гогенцоллернам, «Культурная воина» последних против католицизма в 1870-1880-х годах обострила эту враждебность. Единственной группой, по отношению к которой практически ни один австрийский немец не испытывал чувства лояльности, было сообщество немецких подданных империи Габсбургов, по той простой причине, что такого сообщества не существовало ни в реальности, ни в чьем-то воображении.
Австрийская стратегия толерантности, уважения к закону и кооперации работала также и при социал- демократах. Будучи е принципе революционной партией, в реальности они не только принимали, но и до значительной степени (хотя и тайно) поддерживали габсбургский режим такими способами, которые были бы невозможны при куда более тираническом режиме Гогенцоллернов и совершенно немыслимы в России. «Социалисты предполагали, что они могут рассчитывать на минимальный уровень уважения со стороны этих учреждений (то есть правительства и бюрократии), основанного на процедурном характере австрийской административной службы, на эластичности, присущей централистскому иосифистскому государству закона, и, по иронии судьбы, на медленном, но ощутимом признании социалистами непредвзятого стиля правления Франца Иосифа». Австрийские социал-демократы тоже отнюдь не были чужды немецкому патриотизму и вере в немецкое культурное лидерство в Центральной Европе. Эрнст Пернерсдорфер, лидер их парламентской фракции, утверждал, например, что «мы, немцы, безусловно, должны испытывать известное самоуважение при мысли о том, что современный социализм - плоть от плоти немецкого народа». Как и в Британии, поддержка социалистами империи до некоторой степени отражала гордость за историческое превосходство их страны, за ее высокую культурную миссию и воплощение прогрессивных политических принципов. Однако в Австрии эта поддержка отражала еще и вполне справедливое ощущение, что национализм представлял недвусмысленную угрозу единству партии и рабочего класса. Пользуясь марксистскими терминами, можно сказать, что большой имперский рынок способствовал экономическому развитию и, следовательно, мог считаться прогрессивным. Между тем Карл Реннер30, ведущий социалистический авторитет по делам национальностей, придерживался взглядов де Токвиля, Сили и других и считал, что будущее принадлежит великим державам континентального масштаба, а не национальным государствам. Мысль о том, что каждая нация нуждается в отдельном государстве, казалась Реннеру ложной концепцией, «основанной на догме суверенитета, коренящейся во Французской революции и являющейся, таким образом, чисто буржуазной формой национализма, который не имеет ничего общего с пролетарским интернационализмом». Применительно непосредственно к Восточной и Центральной Европе Реннер рассматривал принцип национальной государственности как верный рецепт экономического упадка и бесконечных противоречий между народами региона.
Австро-немецкое крестьянство, как правило, оставалось католическим, провинциальным и монархическим в своих убеждениях. Такой же оставалась низшая часть среднего класса Вены. Национализм, который, впрочем, вовсе не обязательно подразумевал отделение от империи, сильнее всего был развит в Богемии и других регионах, где немцы жили бок о бок с другими народами. Венская высшая буржуазия, обеспечивающая экономическое и культурное руководство большей частью Цислейтании, находилась под сильным влиянием еврейского элемента, игравшего огромную роль в финансах и едва ли не меньшую - в бизнесе, ремесленничестве и культуре.
Еврейская идентичность сама по себе была достаточно размыта и неопределенна, В то время как большинство народов империи стремились к сохранению своей национальной идентичности, многие евреи отказывались от всей или части своей традиционной культуры, чтобы ассимилироваться в христианское общество. И если основная масса галицийских евреев все еще оставалась очень «восточноевропейской» - что, по еврейским понятиям, означает не ассимилированными, традиционалистскими и религиозными, - то большинство венского еврейства следовало северо-западной европейской схеме ассимиляции. Тем не менее даже в Вене некоторые евреи сохраняли свои национальные и культурные особенности, которые включали, в частности, невероятную тягу к знаниям. В любом случае трудности перехода из закрытого ортодоксального еврейского мира в космополитский, светский и (чаще всего) христианский мир не могли пройти бесследно и формировали особую идентичность. Несомненно, евреи были в чем-то уникальной нацией, иначе они не смогли бы сделать такой огромный и совершенно не пропорциональный их количеству вклад в австрийскую экономику, интеллектуальную жизнь и культуру. Но в любом случае едва ли имеет смысл говорить о полной ассимиляции венских евреев. Утратить свою идентичность можно, только ассимилировавшись в общество, обладающее собственной вполне однозначной и мощной идентичностью. А поскольку такой австрийской идентичности не существовало и поскольку евреи представляли едва ли не важнейшую составную часть высшей венской буржуазии, полное растворение евреев в более широком анонимном обществе было невозможным. Старинная австрийская аристократия, состоявшая из крупных магнатов-землевладельцев, была практически закрыта для буржуазии, независимо от ее богатства и этнического происхождения. Это косвенным образом усиливало влияние зажиточных евреев на высшую буржуазию Вены, ее так называемое второе общество. Эта элита была либеральной в политике и немецкой по своей культуре, поскольку евреи ассоциировали просвещение, гражданское равенство и распространение капиталистической экономики с немецким либерализмом середины девятнадцатого века. Причем еврейская элита по своим настроениям была абсолютно лояльна империи и династии. При Габсбургах к ней не только относились толерантно и уважали, но и не мешали богатеть. Еще даже меньше, чем Габсбурги, она могла ждать для себя чего-то хорошего от распада империи как единого экономического пространства или от триумфа любой версии популистского национализма, будь то немецкий или славянский.
Фактически это Реннер и его коллега-социалист Отто Бауэр в начале двадцатого века предложили хорошо известную стратегию для решения национальных конфликтов внутри монархии. Будучи довольно сложным в деталях, в основном этот план представлялся относительно простым. Исторические коронные земли должны были быть поделены на провинции, чьи границы определялись экономической и географической рациональностью. Эти провинции, в свою очередь, делились на районы, которые должны быть как можно более гомогенными в этническом отношении. Там, где достичь этого было невозможно, работа в администрации должна распределяться пропорционально размерам различных сообществ. Все вопросы, затрагивающие культуру, образование и национальную идентичность, должны находиться вне компетенции этих постоянных органов территориального самоуправления. «Организация населения
