уничтожены политическим союзом Южной Шотландии с Англией, а еще более - влиянием индустриальной революции в Южной Шотландии на ее горные районы. Как это бывает в заморских колониях (особенно в Латинской Америке), уничтожив гэльский мир с его сепаратистскими наклонностями, новая Шотландия присвоила себе некоторые черты его внешности как отличительные особенности шотландской идентичности.
В 1801 году еще более хитроумная сделка была заключена между британской и ирландской элитами. Ирландия вошла в состав Соединенного Королевства, Пока политика ограничивалась интересами элит, этот проект был вполне жизнеспособен. Но современный массовый национализм часто определяется религией и противопоставляет себя враждебному соседу или историческому угнетателю. Поэтому не вызывает удивления, что с всеобщим распространением грамотности и демократизации политики поднял голову антианглийский по сути и пропитанный духом католичества ирландский национализм. В 1914 году ирландцы были намного богаче, чем в 1801-м, -они находились примерно на одном уровне с испанцами итальянцами и финнами и были гораздо богаче греков, португальцев или венгров. Но в противоположность Шотландии Ирландия не стала одной из богатейших индустриальных держав мира. Находясь внутри союза, ирландцы сравнивали свое благосостояние с английским, а не с испанским. В этом свете и в отличие от Шотландии этот союз не был для них привлекательным, поскольку не принес впечатляющего экономического успеха. Более того, в 1845-1848 годах Ирландия пережила ужасный голод и последующую эмиграцию. Представляется маловероятным, что независимое правительство Ирландии смогло бы как-то смягчить эти несчастья, однако в этих несчастьях все равно обвиняли союз, причем в последующей националистической ретроспективе даже больше, чем во время самого Великого голода. География также играла свою роль в слабости союза. Находясь на крайнем западе Европы, отрезанная от континента Королевским флотом, Ирландия не могла иметь никакого другого угнетателя, кроме английского. Тогда как, например, польская ненависть к России могла смягчаться страхом перед Германией. Ирландцам в девятнадцатом веке некому было противопоставлять себя, кроме как англичанам, еще и потому, что их имперский сосед обладал также наиболее динамичной мировой экономикой и культурой. То, что Ирландия в противоположность Польше не стала ареной битвы соперничающих держав, было одним из преимуществ империи, которое, впрочем, у ирландцев, подобно большинству подданных современной империи, не вызывало особой благодарности. С другой стороны, реальная оценка огромной мощи Британии отдаляла в глазах многих ирландцев (и даже тех из них, кто горячо желал этой независимости) шансы на обретение Ирландией независимости от Лондона вплоть до 1914 года.
В одном ключевом аспекте географии положение Англии и России схоже. Обе они были приграничными государствами Европы, что привело к многочисленным последствиям в их истории, В эпоху огромного роста европейской мощи по сравнению с другими континентами именно пограничные европейские государства легче других могли распространить свое влияние вне границ Европы, Поэтому нельзя считать простым совпадением тот факт, что в девятнадцатом веке именно Британия и Россия владели крупнейшими в Европе неевропейскими империями. В девятнадцатом веке, по мере своего распространения по земному шару, эти две империи стали основными соперниками. Одним из результатов этого была знаменитая «большая игра» во внутренней Азии. Но при том, что великие пограничные империи активно соперничали вне Европы, внутри континента, где располагались их наиболее существенные интересы, они были естественными союзницами против возможной гегемонии любой континентальной державы. Этот естественный альянс был определяющим фактором поражения Наполеона. В двадцатом веке этот альянс возник снова перед лицом возможного господства Германии. Ла-Манш и необъятные пространства России были непреодолимыми препятствиями на пути любой державы, которая попыталась бы установить свое господство с позиции франко-германской базы, К тому же и Россия, и Британия могли мобилизовать против любой державы, угрожающей установить господство над Европой, ресурсы не только своих геополитически безопасных центральных регионов, но и неевропейских имперских периферий. Эти факторы имели решающее значение в Европе двадцатого века.
Как в России, так и в Британии всегда раздавались влиятельные голоса в поддержку изоляционизма. Зачастую их привлекала мысль о том, что пока у их главного соперника на другом краю Европы руки будут связаны европейскими конфликтами, сами они будут процветать в мирной изоляции. Кутузов считал, что Россия в борьбе с Наполеоном таскает для Англии каштаны из огня. В 1939 году Сталин сделал то, что некоторые консервативные британские историки полагали необходимым для Лондона, а именно уклонился от вмешательства в европейский конфликт в надежде, что Гитлер и его противник на другом конце Европы измотают друг друга годами борьбы. Однако в 1811 и 1940 году Россия понимала, что господство одной державы на европейском континенте угрожает ее безопасности. В конце концов британские политики тоже приходили к этому заключению. Конечно, Ла-Манш, Королевский флот и империя предоставляли пограничной Британии больше возможностей для маневра, чем у материковой России, но в глазах британских политиков эти преимущества не были значительными. Иностранное государство, контролирующее порты Ла-Манша и имеющее возможность мобилизовать против Соединенного Королевства ресурсы всей Европы, всегда считалось недопустимой угрозой безопасности Британии, независимо от того, декларировало ли такое государство свои мирные и дружественные намерения в отношении Британии, Это была основная причина, по которой Британия два раза в двадцатом веке вступала в войну против Германии.
Глава 4. Османская империя
Геополитика Османской империи
В ПРОИСХОЖДЕНИИ РОССИЙСКОЙ И ОСМАНСКОЙ империй много схожего. И московская, и османская династии появились на периферии огромных территорий и цивилизаций, над которыми они впоследствии установили свое господство. Москва была аванпостом Киевской Руси, а та, в свою очередь, являлась одним из последних и самых удаленных «завоеваний» византийского христианства. Тюрки Центральной Азии, от которых, собственно, и произошли османы, были по крайней мере так же далеки от центра ислама. Русские обратились в христианство, а тюрки - в ислам в том же десятом веке. Наплыв тюрков в Анатолию начался после поражения Византии при Манзикерте в 1071 году; в это же время славяне начали заселять Северо- Восточную Русь - будущее Московское царство. В Средние века религиозные убеждения обычного османского или московского подданного были далеки от символов веры, провозглашаемых городскими религиозными лидерами православия или ислама. Крестьянство Северо-Восточной России до четырнадцатого века было христианским только в отдельных местах. Религией османского населения в это время был сплав мусульманства, христианства и язычества, что вполне естественно для региона, только недавно завоеванного чуждыми тюркскими элементами, но веками до этого принадлежавшего различным культурам, цивилизациям и правителям.
В сражении при Манзикерте (1071) предводитель турок-сельджуков Алп-Арслан наголову разбил византийскую армию, и вся Малая Азия пала к его ногам. Византийская империя, сократившаяся практически до одного Константинополя, в дальнейшем так никогда и не возродилась.
Осман, основатель Османской империи, женился на дочери влиятельного шейха дервишей. Его сын женился на дочери христианского феодала. Ранние османские правители, подобно своим московским коллегам, были жесткими и прагматичными военачальниками. Основой их легитимности был военный успех, который обеспечивал их сторонников добычей, землей и престижем, а также приносил чувство выполненного религиозного долга в войнах против христиан. Краеугольным камнем в деле основания Османской империи стал контроль над стратегическим эмиратом Галлиполи, откуда тюрки делали набеги через Анатолию во Фракию и на Балканы. Очень важным моментом в расцвете обеих династий в четырнадцатом веке было то обстоятельство, что родовые земли наследовались одним наследником. Для османов это было делом принципа, а для москвичей - счастливым стечением биологических обстоятельств.
