само никогда не организовывало и не провоцировало погромов, хотя местные власти порой смотрели на них сквозь пальцы и часто медлили, когда надо было их пресекать. Царские министры не потворствовали убийствам и в любом случае были глубоко обеспокоены вспышками массовой жестокости, а также весьма опасались, как бы неконтролируемая склонность простонародья к анархическому сведению счетов не обернулась против них самих, Но с другой стороны, порой неприкрытая антипатия высшего начальства к евреям могла внушить младшим чиновникам надежду на то, что их неспособность остановить погромы пройдет безнаказанно или даже будет поощрена. Не следует также забывать про то, как во время Первой мировой войны сотни тысяч евреев были с крайней жестокостью и без каких бы то ни было военных причин изгнаны российской армией из западных пограничных земель.
Третьей возможной стратегией, направленной на решение проблем империи, могла быть попытка пойти по австрийскому пути к некоей версии многонациональной федерации, Однако российская политическая традиция делала такую стратегию менее вероятной, чем в Австрии, Самодержавная централизация никогда не позволяла империи развиться в мозаику коронных земель в австрийском стиле, где каждая земля сохраняла свою собственную политическую идентичность. Более того, хотя император Франц Иосиф не был националистом, он был по своей природной склонности сторонником централизации и абсолютного правления, В первые годы своего императорства он попробовал управлять страной в этом стиле и потерпел неудачу. Внутренняя оппозиция и поражения сначала от Франции, а потом от Пруссии заставили его отказаться от авторитарного и централизованного правления и ступить на дорогу либерализации и передачи власти коронным землям. Ступив однажды на эту дорогу, Австрия уже была не в состоянии остановить своего движения в сторону многонационального федерализма - во всяком случае это уже значительно меньше зависело от желаний императора, чем от тех сил в обществе, которые он больше не мог контролировать.
Ни один из членов российской элиты не рассматривал австрийский вариант решения проблемы многонациональной империи как образец, достойный подражания. Напротив, с российской точки зрения он представлялся источником политической нестабильности и, что еще хуже, проявлением военной слабости, которой в России старались избежать любыми средствами. Комментируя итоги войн 1859 и 1866 годов, российские военные особо отмечали тот факт, что многонациональный состав габсбургской армии отрицательно воздействовал на ее моральную стойкость и боеспособность. В противоположность этому высоко ценилось значение национальной однородности в прусской, итальянской и прежде всего в российской армии. Этим военным не представлялось возможным, что Российская империя может в каком-то смысле быть сравнима с многоязычной Австрией. С военной точки зрения эти российские офицеры были правы. В это время лишь некоторые мусульманские подданные русского царя были военнообязанными. В 1870 году, например, 90 процентов призывников составляли русские, белорусы и украинцы. И здесь наиболее существенным было то, что в глазах царской элиты белорусы и украинцы вне всяких сомнений являлись русскими, пусть и говорившими на странных диалектах и имевшими свои особые, хотя ни в коем случае не нежелательные или политически опасные традиции. В самом деле, не только царская элита, но буквально вся Европа в 1870-х годах принимала как данность, что украинцы и белорусы в своей национальной идентичности и политической лояльности были русскими в гораздо большей степени, чем баварцы - немцами.
В том, что Габсбурги и Романовы избрали различные подходы к решению проблем империи, большую роль сыграли демографические факторы. Австрийские немцы на рубеже двадцатого века ни в каком смысле не являлись нацией и, кроме того, составляли значительно меньше четверти населения империи. В этих обстоятельствах было совершенно немыслимо превратить империю Габсбургов в национальное немецкое государство. В России дело обстояло совсем по-другому. Все русские - в противоположность немцам - были подданными царя и традиционно обладали гораздо более сильным чувством национального единства, чем различные немецкие общины, разбросанные по габсбургской империи. Более того, в 1897 году русские составляли 44 процента населения империи. Если добавить сюда украинцев и белорусов, то две трети подданных царя происходили из основной нации империи. Политическая мысль того времени легко сбрасывала со счетов мусульманских подданных в азиатских районах империи, поскольку они воспринимались слишком отсталыми для того, чтобы играть политическую роль. Что касается малых христианских народов, их судьба считалась неразрывно связанной с Россией, поскольку они никак не могли желать попасть под владычество германского кайзера или османского султана. В эпоху империализма считалось, что малым народам на пограничных землях между империями небезопасно, да и невозможно быть независимыми. Более того, весьма распространено было мнение о том, что население и ресурсы этих народов недостаточны для развития настоящей высокой культуры, основанной на их собственных языках. И угроза, которую представляли поляки, была главным образом связана именно с их многочисленностью, высокой культурой, еще свежими воспоминаниями о собственной государственности и с их непоколебимой враждебностью к России. Но считалось, что две трети русского населения и девять десятых лояльных или аполитичных подданных русского царя легко могут найти ресурсы и желание обуздывать поляков до тех пор, пока последние не согласятся с неизбежностью и преимуществами лояльности российскому правлению.
Многое, конечно, зависело от того, были ли украинцы в действительности русскими, или, если ставить вопрос более реалистично, как расценивал себя сам народ, которому в процессе развития предстояло стать более образованным и менее сельским: русским народом, совершенно самостоятельным украинским народом или некой комбинацией восточнославянской, православной, украинской и русской идентичности и лояльности. В целом в девятнадцатом веке российская элита мало беспокоилась об опасности украинского национализма. Считалось, что большую угрозу позициям России на западных пограничных землях представляют враждебные элиты, а также высокоразвитая польская и немецкая культура, которую они поддерживали. Широко было распространено мнение (по крайней мере до революции 1905 года), что крестьянство никогда не сможет создать собственную культуру или политические идеи, способные угрожать России,
Тем не менее некоторые царские государственные деятели девятнадцатого века представляли себе потенциальную опасность украинского сепаратизма и были полны решимости подавить его в зародыше. Они уделяли особое внимание появлению лингвистической и культурной базы для национальной идентичности и, следовательно, политического национализма.
В 1863 году киевский генерал-губернатор Анненков решительно воспротивился публикации Библии на украинском языке, утверждая, что этой публикацией украинские националисты «добьются, так сказать, признания независимости малороссийского языка, после чего, конечно, станут требовать автономии Малороссии». Тринадцатью годами позже правительственный меморандум предупреждал об опасностях «различных теорий, не имеющих внешне ничего политического и представляющих интерес якобы только с чисто академической или художественной точки зрения». Опасность таких теорий в конечном итоге могла быть очень высока. «Ничто так сильно не разделяет народы, как различия в речи и письме. Разрешать создание специальной литературы для простого народа на украинском диалекте - значит содействовать отчуждению Украины от всей России». В меморандуме подчеркивалось огромное значение украинцев для российской нации и государства: «Позволить отделение.., тринадцати миллионов малороссов было бы крайней политической беспечностью, особенно в свете того объединяющего движения, которое происходит рядом с нами внутри германского племени». В соответствии с этими взглядами царский режим начиная с 1876 года делал все от него зависящее, чтобы остановить развитие письменного украинского языка и национальной культуры. Практически все публикации на украинском языке были запрещены до периода 1905-1914 годов, когда революция, половинчатая конституция 1906 года и частичная либерализация политики предоставили украинскому языку большую свободу для развития. Однако даже в так называемую конституционную эпоху не только правительство, но и имперский парламент отказывались рассматривать возможность преподавания украинского языка или преподавания на украинском языке в школах, занимая,
