Боже, Бишоп, если это образчик старинного детектива, то какими же тогда должны быть их основные произведения!

— Побыстрее заканчивай, — прошептала девушка в ответ. — Яйцеглавы подобрали тебе еще один детектив старого русского мастера саспенса под названием «Братья Карамазовы». Потом они собираются дать тебе расслабиться с крутой штучкой об ирландских похоронах, кажется, «Пробуждением Финнегана», а также легкими воспоминаниями об обществе под заглавием «Воспоминание о прошедшем», мелодрамой плаща и кинжала «Король Лир», сказкой «Волшебная Гора» и мыльной оперой о взлетах и падениях страдающих семей — «Война и мир», по-моему, так они ее называли. Они отобрали для тебя много легкого чтения, которое ты получишь, как только закончишь знакомство с этими двумя детективами.

— Ну раз они дают мне всю эту старую литературу, — передернул плечами Гаспар, — то я, наверное, одолею их. Но сейчас меня волнует лишь одно — зейновский проект «Л».

— Разве он тебе не говорил? Ты же его друг.

— Ни слова. Ты что-нибудь знаешь? Я думаю, что Полпинты тоже вовлечен в него.

Няня Бишоп опустила глаза, затем ухмыльнулась:

— У нас есть свой собственный секрет, — она сжала его руку.

Гаспар легонько ответил на пожатие.

— По мнению яйцеглавов, кто должен выиграть конкурс?

— Они молчат. Я никогда не видела их такими таинственными. Это меня беспокоит.

— Может, и все рукописи будут сногсшибательными, — с оптимизмом предположил Гаспар. — Тридцать бестселлеров пахнут гулянкой!..

Рулоны были почти все прочитаны, и напряжение мгновенно возросло, что проявилось в схватке Охранника Джо с Попом, который попытался добраться до напитков. Подойдя к столу, чтобы разнять братьев, Гаспар вдруг почувствовал толчок стального локтя Зейна Горта, с прозорливой дипломатичностью наполнявшего тарелку для Элоизы Ибсен.

— Гаспар, — прошептал робот, — мне нужно что-то тебе сказать.

— Проект «Л»? — быстро спросил Гаспар.

— Нет, гораздо более важное, по крайней мере, лично для меня. Я бы никогда не сказал этого другому роботу. Гаспар, мисс Блашес и я, мы провели две последние ночи наедине.

— Все было хорошо, Зейн?

— Потрясающе! Но чего я и на минуту не мог предположить, Гаспар, и что меня действительно удивило и в некоторой степени расстроило, так это то, что в мисс Блашес столько энтузиазма!

— Ты имеешь в виду, Зейн, что расстроен тем, что у нее раньше…

— Ох нет, нет. Она была полностью невинна — есть возможность узнать это — и все-таки практически мгновенно стала безумной энтузиасткой. Она хотела, чтобы мы взаимоподключались снова и снова, и на длительное время!

— Разве это было плохо? Внимание, подходит Поп. Нет, Джо поймал его.

— Напротив, Гаспар, хорошо, но это съедает столько времени. Как же жить дальше в таком партнерстве?! Видишь ли, момент соединения робота с роботессой — это момент, когда робот не может думать — его разум впадает в нечто вроде экстатического электронного транса, подобного черному провалу со вспышками молний. Сейчас я привык думать круглогодично двадцать четыре часа в сутки, а перспектива отрываться от размышлений на неизвестно какое время доставляет мне огромное беспокойство. Гаспар, я знаю, ты вряд ли поверишь этому, но последний раз мы с мисс Блашес были подключены полных четыре часа!

— Ох, ох, старый болт, — улыбнулся Гаспар, — у тебя те же проблемы, что когда-то были у меня с Ибсен.

— Но где решение? Когда мне писать?

— Возможно, Зейн, следует изменить точку зрения на то, что моногамия — лучшее решение для автора доктора Вольфрама. Во всяком случае, сдается мне, тебе полезны были бы путешествия или даже некоторые перелеты. Постой-ка, они закончили. Увы, Каллингем обошел Флэксмена на целый рулон. Ты выиграл пари, заплачу позже, а сейчас я должен вернуться к Бишоп.

Дж. К. Каллингем откинулся назад и быстро заморгал, крепко сжимая веки. Он даже не ответил на улыбку Элоизы, а лишь наклонил голову. Потом выпалил, как утка свое кря-кря:

— Флэкски-как-насчет-конференции-прежде-чем-ты-начнешь-последний рулон? — Голос его пытался поспеть за заданным таблетками темпом чтения. Он нажал кнопку и, когда телеэкран погас, объяснил: — Они-подумают-что-опять-из-за-плохой-схемы.

Флэксмен установил последний ролик в свою машину и посмотрел на компаньона. Каллингему, наконец, удалось обрести контроль над собственной речью, и теперь слова слетали с его губ с болезненной медлительностью:

— Как… твои… работы?

Бесстрастие Флэксмена сменилось выражением глубокой грусти. Будто человек, ставший очевидцем трагических последствий удара молнии в детский сад, он с приглушенным страданием и почтительностью перед слепой стихией устало сказал:

— Они смердят. Они все смердят.

— Мои тоже. Все до единой, — подтвердил Каллингем.

Гаспар, где-то в глубине души всегда знавший, что так оно и случится, был ошеломлен этой мыслью, впрочем, все остальные, должно быть, это тоже понимали, хотя и скрывали. Как можно было надеяться, что престарелые эгоманьяки, живущие в тепличных условиях, смогут создать что-то популярное? Да и как могли появиться жизненные истории в изнеженных консервированных корзиноподобных ящиках? Неожиданно Флэксмен и Каллингем представились ему героями трагического романа, которые оказались у разбитого корыта несбывшихся надежд и потерянных иллюзий.

И в самом деле Флэксмен с поднятыми плечами походил на романтического героя-недоростка, храбро встречающего все тяготы судьбы.

— Все-же-надо-просмотреть-последний-для-проформы, — быстро сказал издатель, опустил голову и занялся своей машиной.

Гаспар поднялся и вместе с остальными подошел к Каллингему. Они сгрудились возле него, как носильщики гроба вокруг распорядителя похорон.

— Это не из-за недостатка изобретательности, — Каллингем говорил почти извиняющимся тоном, уже гораздо лучше владея голосом. — Думаю, вряд ли помогла бы и редакторская помощь. — Справившись с последней фразой, он послал Зейну и Гаспару легкую загадочную улыбку.

— Не хватает простых человеческих чувств, полагаю? — рискнул Гаспар.

— Или строгой сюжетной линии? — добавил Зейн.

— Или отношения к читателю? — вставила мисс Блашес.

— Или просто кишка тонка? — закончила Элоиза.

— Более того, — кивнул Каллингем, — это просто разбухший эгоцентризм и невероятное чванство. Их рукописи — не романы, это головоломки, которые в большинстве своем неразрешимы. Улисс, Фиолетовый Марс, Александр-плац, Венера будущего и загадочные исландские барды — ничто по сравнению с этой извращенной сложностью. Короче, дело в следующем: яйцеглавы старались как можно больше запутать повествование, чтобы показать, насколько они гениальны.

— Я им говорила… — начала было няня Бишоп и, всхлипнув, замолчала.

Девушка тихо плакала. Гаспар обнял ее за плечи. Десять дней назад писатель просто изрек бы: «Я же вам говорил», — и разразился бы очередной хвалебной песнью словомельницам, но сейчас он и сам почти плакал, не замечая даже той философской стойкости, с какой Каллингем воспринял крах их с Флэксменом начинания.

— Вряд ли можно винить яйцеглавов, — сочувственно заметил издательский директор. — Будучи