«За маской — пыль, не пяль глаза, забудь про них и помни — от девушек, от девушек подальше ты держись!»

Эти слова были концовкой одной песенки, которую распевали полоумные поборники религии из какого-то женского храма, чьей эмблемой являлся крест, заключенный в круг[27]. Они отчасти напоминали мне небольшие компании наших английских монахов, хотя сходство было очень незначительным. Над головой они держали великое множество плакатов с рекламой заранее переваренной пищи, курсов атлетической борьбы, портативных раций и тому подобного.

Я глядел на эти истерические лозунги с неприятным удивлением. С тех пор как в Америке запретили изображать на рекламных щитах женское лицо и фигуру, сами буквы щитов, объявлений, вывесок наполнились сексуальностью — большегрудая, с изящной талией «Ф», похотливо переплетенные замысловатые «У». Однако, сказал я самому себе, именно маски странно подчеркивают в Америке половое различие.

Один английский антрополог указал — для того, чтобы сексуальный интерес переместился с бедер на грудь, понадобилось более пяти тысяч лет, в то время как следующий этап перехода — к лицу — занял менее пятидесяти. Причем сравнение этой американской моды с традициями ислама — необоснованно. Женщину-мусульманку заставляют носить чадру для того, чтобы сделать ее частной собственностью мужа, а американку к этому побуждают лишь прихоть моды и стремление окружить себя тайной.

Но если отойти от теории, то подлинные истоки явления следует искать в противорадиационной одежде Третьей мировой войны. Благодаря этой одежде появилась атлетическая борьба в масках, превратившаяся впоследствии в фантастически популярный вид спорта, который и привел к возникновению теперешней женской моды. Поначалу этот стиль казался дикостью, но маски быстро стали таким же привычным аксессуаром, какими на протяжении веков являлись бюстгальтер и губная помада.

В конце концов я начал понимать, что меня заботят не маски вообще, а то, что за ними скрыто. В этом-то вся и штука: никогда не знаешь наверняка, хочет ли девушка усилить свою привлекательность или же старается скрыть уродство. Я представил себе спокойное милое лицо, где страх отражался только в широко открытых глазах. Затем вспомнил белокурые волосы, выглядевшие просто роскошно на фоне черного атласа маски. Она просила прийти к двадцать второму часу — в десять вечера.

Я поднялся в свою квартиру, располагавшуюся в доме рядом с британским консульством. Шахта лифта перекосилась от взрыва — одно из неудобств присущих этим высотным домам Нью-Йорка. Зная. что сегодня еще придется выходить, я механически оторвал выступающий из-под рубашки край ленты. Я приспособил ее только для самоуспокоения. Пленка показала, что полученная в течение дня радиация не превысила допустимого уровня. Я не страдаю, как многие, радиофобией, но рисковать попусту не хотелось.

Я плюхнулся на диван и уставился в молчавший радиоприемник и темный экран видео. Как всегда в такие моменты, с горечью подумалось о двух великих нациях. Изуродованные друг другом, но все еще сильные страны-гиганты продолжали отравлять планету сказочными мечтами, одна — о недостижимом равенстве, другая — о таком же недостижимом успехе.

С раздражением включил я радио. К счастью, в программе новостей сообщалось лишь об ожидаемом небывалом урожае пшеницы, посеянной с самолетов в огромную увлажняемую искусственными дождями воронку. Я внимательно дослушал передачу до конца (эфир был удивительно чистым, без помех, создаваемых русскими «глушилками»), но больше ничего интересного не узнал. И разумеется — ни единого слова о Луне, хотя всем было известно, что Америка и Россия, пытаясь обогнать друг друга, соревнуются в скорейшем превращении своих первичных баз в крепости, откуда можно нападать, отражать нападение противника и запускать в сторону Земли ракеты, начиненные всеми мыслимыми, что называется, от «А» до «Я», зарядами. Я, к примеру, прекрасно знал, что то английское электронное оборудование, которое помогал обменивать на американскую пшеницу, предназначалось для установки на космических кораблях.

Я выключил приемник. Уже темнело, и я снова представил себе нежное, испуганное лицо под маской. После отъезда из Англии мне еще ни разу не случалось ходить на свидание. Познакомиться с девушкой в Америке — дело чрезвычайно сложное и тонкое, иногда достаточно одной лишь улыбки, чтобы какая-нибудь завизжала, зовя полицию, не говоря уж о все ужесточавшейся пуританской морали и бандах бродяг, вынуждавших большинство женщин после наступления темноты оставаться дома. Ну и, конечно, эти маски, которые вовсе не были, как заявляли Советы, крайним измышлением загнивающего капитализма, а являлись признаком большой психологической неуверенности. В России масок не носят. Но там хватает своих проявлений беспокойства и напряженности.

Я подошел к окну. Сгущались сумерки. С каждой минутой меня все больше охватывало волнение. Через некоторое время на юге появилось призрачное фиолетовое облако, и волосы на моей голове встали дыбом. Затем я облегченно рассмеялся. На миг привиделось радиоактивное свечение из кратера чертовой водородной бомбы, хотя сразу следовало сообразить, что это всего лишь неоновое зарево над увеселительной и жилой южной частью Инферно.

Ровно в двадцать два часа я стоял перед дверью комнаты моей незнакомки. Электронный сторож произнес только два слова: «Пожалуйста, назовитесь».

— Уистен Тернер, — четко выговорил я, гадая, ввела она мое имя в устройство или нет. Очевидно, ввела, потому что дверь отворилась. Слыша, как стучит собственное сердце, я переступил порог небольшой гостиной.

Комната была обставлена дорогими, по последней моде, пневматическими пуфиками и диванчиками. На столе лежало несколько миниатюрных книг. Я взял одну наугад — это оказался стандартный лихо закрученный детектив с женщинами-убийцами, охотящимися друг за другом.

Был включен телевизор. На экране девушка в зеленой одежде и в маске негромко тянула какую-то песенку о любви. Ее правая рука сжимала невидимый предмет, который, попадая на передний план, расплывался. Я заметил, что в телевизор вмонтирован иллюзиатор, которых у нас в Англии пока нет, и с любопытством сунул руку в расположенное у экрана отверстие. Я ожидал, что рука как бы проскользнет в пульсирующую резиновую перчатку, но вместо этого явственно ощутил, как девушка на экране пожала ее…

Позади меня открылась дверь. Я отпрянул от телевизора с поспешностью человека, застигнутого за подглядыванием в замочную скважину.

Она стояла в дверном проеме, ведущем в спальню. Наверняка она была взволнована. На ней была серая в белых пятнышках шуба и вечерняя маска из серого бархата с серыми же кружевами и оборочками вокруг глаз и рта. Ногти словно отливали серебром.

Мне и в голову не приходило, что она рассчитывала куда-то идти со мной.

— Мне следовало предупредить вас, — мягко заговорила она. Серая маска поворачивалась то в направлении книг, то к экрану, то в темные углы комнаты, — …но мы не сможем беседовать здесь.

— Есть место, рядом с консульством… — неуверенно предложил я.

— Я знаю, где мы сможем побыть вместе и поговорить, — скороговоркой произнесла она. — Если вы не возражаете.

— Боюсь, что я отпустил такси, — сказал я, когда мы уже вошли в лифт.

Однако шофер по какой-то ему одному ведомой причине еще не уехал. Он выскочил из машины и с глупой улыбкой распахнул перед нами переднюю дверцу. Я сказал, что мы предпочли бы сесть сзади. Он угрюмо открыл заднюю, захлопнул ее за нами, вскочил за руль и так же громко хлопнул передней.

— Рай, — слегка наклонившись вперед, произнесла моя спутница.

Водитель включил турбину и телевизор.

— Почему вы спросили, не английский ли я подданный? — поинтересовался я, чтобы начать