теологией борьбы — и далее прошло через огромные испытания.

Итак, четвертый этап. Это борьба с Ордой, борьба с монгольским нашествием. До сих пор по отношению к этому этапу бытуют как бы две точки зрения. Одна из них состоит в том, что татары нас обогатили, чуть ли не осчастливили, а что единственными врагами были немцы, которых-де, мол, «Александр Невский боялся гораздо больше, нежели татар, и правильно делал». Другая точка зрения — в том, что монгольское нашествие отбросило нас на века и века, предопределило неблагоприятный тип развития на нашей территории, выключило нас из истории и из Европы, иначе говоря, погубило, испортило.

Итак, мы опять видим предельную дуальность, жесткие и взаимно исключающие друг друга альтернативы: либо татары — это погубители, злые демоны, исчадие ада, а русские — это изуродованная и погубленная нация, лишенная счастливой возможности войти в Европу; либо татары — осчастливили нас, а русские — это не имевшие до татар и получившие лишь из их рук свою идентичность — ничтожные племена. На самом деле, естественно, что ни та, ни другая версии приняты быть не могут. И даже не потому, что они одинаковы в своем третировании русских, как чего-то сугубо вторичного, но и пегому, прежде всего, что они основаны на морализаторстве, что методологически неприемлемо при анализе процессов такой напряженности и такого масштаба, как история России.

В самом деле, естественно (и иначе просто не могло быть!), что взаимодействие между Ордой и Россией в ходе супернапряженного поединка много привнесло — в Орду русского, в Русь — ордынского. Нападавшие при этом татары не были ни злом, ни добром. Они были чудовищно жестокими завоевателями, инициировавшими своей жестокостью Русь на смертельную схватку. А это значит, что, во-первых, они своей жестокостью укрепили и качественно углубили сплав теологии борьбы в рамках северной мифологии с христианством в его русско-православном варианте. И мы не можем не понимать, что жестокость, кровь, насилие, плен — все это с точки зрения истории лишь выплавка нового и уникального русского сплава. Во- вторых, татары привнесли восточный элемент в Русь. Это могло бы быть расценено как зло, как снятие некой чистоты религии и культуры. Возможно, это было действительно так. Но одновременно с этим татары в ходе подобной интеракции создали качественно иной сплав, нежели тот, который мог оформиться при отсутствии великого восточного наступления на Россию. Россия получила при этом уникальный тип религии и культуры, который и позволил ей сыграть ее уникальную евразийскую роль. И, наконец, в-третьих, Орда создала особо проницаемое для России евразийское пространство, по сути открыв его русским.

Все эти три роли существовали в эпохе татаро-монгольского нашествия одновременно и в сложном взаимопроникновении. То, что образовалось в результате, и то что мы именуем русской идеей, русским православием, русской мистикой, было настолько богато и своеобразно, что, естественно, было, с одной стороны, обречено на стремительное и фактически бескровное проникновение на Восток и, с другой стороны, уже имело все основания для того, чтобы начать отстаивать себя и свою идентичность именно как царство Света, противопоставляя себя в этом виде всему остальному миру. Фактически нечто сходное и на другой основе происходило лишь в Испании, с ее более ранним христианством, с ее битвой против Востока в лице арабов и с ее распространением в Латинской Америке. Иберийство — на Западе, евразийство — на Востоке и наполеоновские войны против тех и других как ключевое событие не только политической, но и метафизической их истории.

ПОДЧЕРКНЕМ ЕЩЕ РАЗ — ПРИ КАЖУЩЕМСЯ СХЕМАТИЗМЕ КАНОНИЧЕСКОГО ПРАВОСЛАВИЯ РУССКАЯ ИДЕЯ И РУССКИЙ МИФ, ОПИРАЮЩИЙСЯ НА СЕВЕРНОЕ ПРАВОСЛАВИЕ, НО НЕ ТОЖДЕСТВЕННЫЙ ЕМУ, ОБЛАДАЮТ УДИВИТЕЛЬНОЙ ГИБКОСТЬЮ, УПРУГОСТЬЮ И СЛОЖНОСТЬЮ, ОНИ СИНТЕЗИРУЮТ, ВО- ПЕРВЫХ, СЕВЕРНУЮ ТЕОЛОГИЮ БОРЬБЫ В ЕЕ ЯЗЫЧЕСКОМ ВАРИАНТЕ, ВО-ВТОРЫХ, КАНОНИЧЕСКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ, КАЧЕСТВЕННО ИЗМЕНЕННОЕ В ХОДЕ БОРЬБЫ С ОРДОЙ И СТАВШЕЕ НЕИЗМЕРИМО СИЛЬНЕЕ В ЭТОЙ БОРЬБЕ, В-ТРЕТЬИХ, СЛОЖНЫЙ ВОСТОЧНЫЙ СПЛАВ САМЫХ РАЗЛИЧНЫХ ТИПОВ МИСТИКИ, ПРИВНЕСЕННЫХ ОРДЫНСТВОМ. ВСЕ ЭТО СТАЛО СТРЕМИТЕЛЬНО РАЗВОРАЧИВАТЬСЯ В ПРОСТРАНСТВЕ СРЕДИННОЙ ЕВРАЗИИ, НАРАСТАЯ КАК СНЕЖНЫЙ КОМ И ОПРЕДЕЛЯЯ СЕБЯ КАК ЦАРСТВО СВЕТА, НЕ БЕЗ ОСНОВАНИЯ.

Об этом много уже было написано, и мы здесь лишь уточним еще раз те моменты, которые представляют наибольшее политическое значение. Они таковы.

Первый. Россия отстаивала органику против техницизма. С этой точки зрения Свет для нее отождествлялся с живой целостностью, а Тьма — с голой механистичностью Запада. Примат живого знания над мертвым, примат веры, точнее мистического созерцания над разумом, составляли основу или, по крайней мере, одну из важнейших частей русской идеи. Целостность, целостность и еще раз целостность. На этом Россия настаивает категорически и абсолютно. Эмоциональный, интеллектуальный и действенный аспект бытия человека во Вселенной Россия не расчленяет и категорически отказывается расчленять из соображений высшего порядка. В этом смысле ее идею достаточно точно определяет Владимир Соловьев, говоря о том, что для России жизнь не есть расчлененное на мысль, волю и чувство противоречивое и разорванное игровое действо. Для России — «жизнь только подвиг». Россия отрицает игру, равно как и аналитизм. Она целостна и серьезна. И в этом ее суть и величие. В этом же и ее слабость. Целостность, «близость к бытию» переживается Россией как живое, таинственное, «БОЖЕСТВЕННОЕ ВСЕЕДИНСТВО».

Совершенно очевидно, что такое понимание целостности и цельности является препятствием для объективного, аналитического, научного, технологического знания. Но оно же является и огромным благом для России и для всего мира, особенно в XXI столетии. В самом деле, XX век показал, что специализация, воля к могуществу «человека технологического», оперирующего безжалостно и эффективно своим окружением, играющего им, манипулирующего всем и вся, составляет основу той организационно- технической цивилизации, которая победоносно шествует в пропасть, уничтожая человека и человечество. Близость к бытию, постоянное ощущение живой первоосновы этого бытия, отрицание мертвых и все омертвляющих моделей крайне важно для XXI века. Благоговение как альтернатива инструментальному подходу, тайна и таинство создадут основу новой цивилизации, коль скоро ей суждено жить и. развиваться в XXI столетии. Но в этом суть русской идеи, как качественное отличие от идеи западно-либеральной и сциентической. И за это Россия платила, платит и, скорее всего, будет платить весьма высокую цену. Да, отказаться от «агрессивной субъективности» — значит потерять слишком многое, возможно, всю современную организационно-техническую цивилизацию. Но ведь вся российская история говорит о том, что за сохранение и обретение человеческого, неотчужденного бытия необходимо платить высокую цену. И что легкой жизни, если речь идет о жизни человека, а не о жизни животного, возможно, вовсе не существует.

Второй. Россия сопротивлялась идее атомизированной личности и войны всех против всех. Она сопротивлялась этой силовой, агрессивной концепции устройства человеческого общежития. Она сопротивлялась ей и как муравейнику техницизма, и как окультуренной уголовщине.

Что ж, эта силовая конкуренция сегодня подходит к концу. При той хрупкости и сложности искусственного мира, в котором мы живем уже сегодня, свободное соперничество предельно затруднено. И, скажем прямо, чревато все более непредсказуемыми последствиями. Завтра оно станет попросту невозможно. Кооперационность, корпоративность, солидаризм все более становятся идеями XXI века.

Третий. Весьма важный аспект — это понимание качества жизни. Россия никогда не сменит своего отношения к богатству как к чему-то неправедному. Мы видим это сегодня на примере наших же российских кооператоров и предпринимателей, которые, заработав миллионы, отнюдь не ощущают себя счастливыми. И даже в этом зарабатывании, скорее, ценят борьбу, спорт, азарт поединка, чем путь к высокому и обеспеченному благосостоянию. Россия не страна предпринимателей и уже никогда не станет ею. Она не страна рабочих и даже не страна крестьян. И крестьянской страной, вопреки многочисленным утверждениям, никогда не была. Россия — страна воинов. И если в пике крестьянизации на трех крестьян приходился один солдат, то о каком крестьянском рае можно было говорить даже в ту пору? Милитаризм осуждается нашими демократами сегодня как главный порок России. Россия имеет право на это ответить: