сторона горы, тут и надо выходить тебе к солнышку.

— А нарытую глину куда из норки девать? Глину мачеха вмиг заметит! — волнуется Айша.

Только мудрый заяц и тут ей дал мудрый совет. Он объяснил, что глину следует спускать в дворовый ручеёк, и там быстрое течение всю глину размоет, унесёт с собой безо всякого остатка.

Ну а ещё заяц сказал:

— Долго тебе, Айша, придётся трудиться, но ты всё равно не теряй надежды! А теперь — прощай!

И он исчез. И осталась у Айшы в руках только белая шубка.

Накинула она шубку себе на плечи и сразу чувствует, сразу видит: руки её стали меньше, ноги стали меньше, всё тело сделалось маленьким, только уши — длинными-предлинными. Да и руки, уже совсем не руки, а настоящие лапки, и на них — острые коготки. Царапнешь землю — получается от коготков ямка!

Тут ключ в двери повернулся, засов на двери звякнул — мачеха обед несёт.

Айша мигом шубку скинула, стоит перед дверью как ни в чём не бывало.

Мачеха с подозрением спрашивает:

— Чего это ты сегодня вроде как повеселела?

Айша мачехе отвечает:

— Это я по вам соскучилась. Вашему приходу радуюсь.

— Ну, радуйся, радуйся… — говорит мачеха. — Вечером опять приду, ужин принесу.

Но Айша ещё до вечера, не теряя ни одной минуты, опять стала зайчиком и принялась рыть свою норку.

Рыла она и после ужина, рыла и на другой весь день, и так — сутки за сутками. Выходила только тогда, когда железный засов на железной двери загремит, а на другие дела, даже на песенки, больше не отвлекалась.

И сколько прошла-прорыла, всё измеряла ниткой с шерстяного клубка.

Но медленно разматывалась эта нитка, медленно подавалась вперёд трудная, подземная работа.

Однажды совсем было остановилось всё дело. Скребёт девочка-зайчик коготками глину, скребёт, но земля, будто каменная, не поддаётся. Обрыла это место Айша вокруг, а там… фарфоровый кувшин! Да не пустой кувшин, а спрятан в нём серебряный слиток! «Ну, мне он пока что ни к чему…»— подумала Айша, засыпала кувшин опять глиной, копает подземный ход дальше.

А время-то уже на третий год пошло. И моток ниток становится всё меньше. И Айша совсем не маленькая девочка теперь, а вполне взрослая девушка.

И вот — моток вдруг кончился. Айша соображает: «Надо теперь не вперёд, а вверх копать!»

Копала, копала, — что такое?!

В глаза бьёт свет, но она не в поле, не на лугу, не в роще, а в тёплом, светлом домике, в комнате. Да не просто в комнате, а в чьей-то кухне.

«Тук-тук!» — стучит по кухонному столу кухонный ножик. Катается по мягкому тесту, по доске деревянная скалка. Пылает в плите красный огонь — на кухне чистенькая, беленькая старушка лапшу стряпает.

В огонь старушка подбрасывает прутья сухого хвороста. Прутьев в углу кухни сложена большая куча, — за нею-то и вышел на поверхность девушкин лаз.

Притаилась девушка-зайчик в прутьях, наблюдает оттуда за старушкой. Та спешит, стряпает, у огня хлопочет, сама с собою разговаривает:

— Вечернее солнышко на закат идёт, скоро мой сын Абду домой возвратится, есть после дальней дороги запросит, а у меня до сей поры ничего не готово. Лапша недостряпана и вода в котле всё ещё не кипит. Видно, стара я стала, нерасторопна, совсем не гожусь никуда! Вот была бы у меня в доме молоденькая невестка, она бы управилась живо!

За окном в это время — топы-топ, топы-топ! — застучал по дороге копытцами ослик.

У крыльца ослик остановился, в домишко входит высокий, статный красавец-парень.

Старушка так его и обнимает, и пыль с его халата обмахивает, снуёт по кухне, хватается то за чайник, то за чашки:

— Садись, милый сынок! Первым делом чайком тебя после дальней дороги напою…

Сын говорит:

— Спасибо, мама! А я тебе, глянь, какой с рынка подарок привёз!

И вынимает из-за пазухи новый платок. Вынимает, накидывает матери на плечи.

Мать радостно улыбается:

— Балуешь, старую, меня! Поди, истратил кучу денег…

Сын отвечает:

— Сколько на подарок истратил — не важно. Куда важней — сколько сегодня выручил на рынке за наши овощи с нашего небольшого огорода… А выручил я хорошо.

— Вот и славно! — говорит старушка. — Значит, ещё разок-другой съездишь на рынок, и тогда и дела наши немножко поправишь, да и, возможно, решишь найти себе, наконец, добрую жёнушку.

— Ах, мама, мама! Ты всегда всё твердишь мне одно и то же! — смеётся сын.

И сидят мать с сыном у огня, так вот славно беседуют, а девушка-заяц прячется за грудой хвороста и вздыхает чуть ли не вслух: «Счастливый этот дом и счастливые, хорошие живут в нём люди! А я-то думала, счастья на свете нигде уж нет…»

Тут она вдруг вспомнила, что ей самой зо дворик-темницу мачеха скоро принесёт ужин, и нырнула в норку, стремглав понеслась к той железной двери.

Мачеха ключами звенит, засовом брякает, ставит на землю котелок, девушку спрашивает:

— Ты чего это вся такая упаренная?

— Да вот простыла, наверное, немножко… У меня жар! — говорит девушка, а сама прячет заячью шубку за спиной.

— Что ты, что ты! — говорит мачеха. — Болеть не смей! Третий год кончается, скоро тот кудлатый жених за тебя выкуп принесёт и заберёт тебя, как обещал, в рай!

— Не буду болеть… Мне уже лучше… — отвечает Айша.

Так мачеха ни о чём и не догадалась. А девушка Айша стала наведываться в уютный домик на той стороне горы чуть ли не каждый день.

Уедет паренёк Абду на своём ослике на рынок или ещё на какую-нибудь работу, его мать-старушка погреться на завалинке, на солнышке выйдет, а проворная Айша скинет шубку, да и давай в домике полы подметать, посуду мыть, аккуратно расставлять по полкам чашки, блюдца.

Старушка приходит домой, изумляется:

— Кто это мне помогает?

Даже сыну стала о таких чудесах рассказывать. Но сын разводит руками:

— Это, мама, ты делаешь всё, конечно, сама. Только вот почему-то не помнишь…

— Значит, совсем одряхлела, вот и не помню, — соглашается мать.

А один раз поздним вечером снял с себя Абду рубаху, говорит матери:

— Смотри, совсем она износилась, прохудилась… Пожалуйста, почини.

Мать сказала:

— Положи рубаху на подоконник, я её починю утром. А то при вечернем свете мне и нитку в иголку не вдеть.

Поговорили они так, спать улеглись, на утро старушка ищет на подоконнике рубаху.

Ищет, ищет, даже рукой там шарит, — рубахи на подоконнике нет!

Абду тоже проснулся, мать первым делом про рубаху спрашивает, а та испуганно отвечает:

— Так ведь она пропала!

— Почему это пропала? — сначала удивляется, потом даже смеётся Абду. — Она лежит чистенькая, гладенькая, славно заштопанная рядышком со мной! Ты, мама, что? Опять про собственное старание позабыла?