говорю. Вы давно уже какая-то другая, я не узнаю иной раз.
– Результат долгой и упорной работы над собой, мой друг. И вот за пару дней я взяла и все изгадила.
– А вы мне больше нравились, когда были едкой и бесшабашной, – признался Никита. – Такое впечатление, что сейчас вы просто в чужой костюм влезли, он вам мал, вы съеживаетесь, чтобы руки-ноги не торчали, а все одно – не получается. Себя не обманешь.
Я только вздохнула. Никита умел иной раз сказать что-то такое, что полностью соответствовало и моим внутренним ощущениям. Как он сейчас – про костюм-то…
– Ладно, это лирика, конечно, – произнесла я. – Давай о насущном думать.
– Ну, давайте. Савка успел несколько клубов восточных единоборств отработать, но бесполезно, – доложил Никита. – Примет мало, вы же понимаете – что такое дубленка? Их пруд пруди, у Моисея Израилевича вон тоже есть.
Да – это точно… дубленка коричневая у дяди Мони была, но это отнюдь не делало его, например, подозреваемым – мало кто мог заподозрить старого толстого еврея с тяжелой одышкой в пристрастии к боевым японским мечам.
– Ты прав… – задумчиво протянула я, вертя в руках новую сигарету и отчаянно борясь с желанием выкурить ее. – Это тупик, да?
– Это – скорее всего, да, – кивнул телохранитель, забрав у меня сигарету и выкинув в окно. – Но можно, наверное, как-то иначе попробовать. Немного толку от Савки в этот раз…
– Просто зацепок слишком уж мало.
– А у Акелы нет никаких фоток? Ну, старых каких-нибудь? Может, с соревнований?
Я удрученно покачала головой:
– Нет. Он уехал из дома с одной сумкой, ничего не взял, и никаких фотографий у него, разумеется, нет.
– А название клуба, в котором он тренировался, вы не знаете? – не отлипал настырный Никита, и я начала напрягать память.
Клуб был не совсем легальный, но название-то у него точно имелось… И Акела мне его называл, я могла голову прозакладывать, вот только вылетело оно у меня, к сожалению. Я изо всех сил копалась в памяти, стараясь вспомнить хотя бы аналогию, но ничего не получалось. И вдруг… «Синкагэ-рю»![11] Точно! Ну точно! Именно так – потому что сэнсэй моего мужа сам был приверженцем именно этой японской школы, следовательно, и свою в России назвал точно так же! О, черт!
– Никита, я, кажется, вспомнила! – слетев пулей с подоконника и вцепившись в подлокотники кресла, в котором сидел телохранитель, возбужденно зашипела я. – «Синкагэ-рю»! Она так называлась – «Синкагэ- рю»! И было это в… – я назвала город, откуда родом был Акела.
– Банзай! – рявкнул Никита, подхватив меня под мышки и вскочив. – Это же теперь совсем просто – Савка слетает туда после праздников и выяснит, с кем мог враждовать так давно Акела!
– Во-первых, поставь меня на место, – приказала я, не совсем довольная тем, что приходится болтать ногами в воздухе, – во-вторых, после праздников – поздно, а в-третьих, это еще доказать надо, что именно там, в школе, что-то случилось. Слишком много лет прошло, чтобы человек хотел отомстить.
Никита бережно опустил меня на пол и взъерошил рыжий затылок:
– А ведь точно… Но чем черт не шутит? Да и праздники у Савки – растяжимое понятие, его ноги кормят – буквально. Вдруг все-таки кто-то что-то вспомнит?
– Ты учти, что прошло больше двадцати лет, а основатель школы умер, – разочаровала я. – Возможно, там уже никто ничего не помнит. И школы-то никакой тоже может не быть – она в те годы существовала полулегально, на личные деньги этого сэнсэя. Энтузиаст был, хотел пацанов с улицы при помощи боевых искусств забрать.
– Вечно вы… – недовольно пробормотал Никита, явно расстроенный тем, что его вполне логичная и красивая версия оказалась висящей на волоске. – Попробовать-то можно.
– Можно. Только вот боюсь – зря.
Наш увлекательный диалог был прерван появлением Сони – она ворвалась в дом охраны, как сквозняк, в накинутой на плечи шубке и валенках на тонкие колготки, чем вызвала у меня волну родительского гнева.
– Соня! На улице мороз, а ты бегаешь через весь двор без шапки и в тонких колготках! Давно не болела ничем?!
Но хитрая девчонка нырнула за спину Никиты и, выглядывая из убежища, сообщила:
– Баба Галя сказала, что вам пора в дом идти. И деда Фима с дедом Бесом ругаются, что вы так долго не идете.
– Бесо, – поправила я. – Бесо – такое имя, которое никак не изменяется.
Но у Сони и на этот счет имелось свое мнение:
– Он мне разрешил его Бесом звать.
– Ой, да зови ты его хоть Чертом, раз ему так нравится, – отмахнулась я, поняв, что соперничать с прилетевшим сегодня ночью старым Бесо я не в состоянии. Он практически со входа прибрал мою дочь к рукам, и теперь Соня не отлипала от них с папой ни на секунду. – Идем, Никита, а то попадет нам с тобой.
У папы в доме было принято, чтобы те из охранников, кому не повезло дежурить в новогоднюю ночь, непременно садились за стол вместе с домочадцами – в этом смысле родитель мой был не чужд демократических принципов. Правда, спиртное им запрещалось – разве что бокал шампанского под бой курантов, ну, куда ж без этого, а в остальном ребята чувствовали себя полноценными участниками застолья. Сегодня же всем заправлял вернувшийся в город Бесо. Разумеется, был зван и дядя Моня с тетей Цилей, и Галя с новой помощницей Ирой тоже сели за стол, когда все было готово, накрыто и подано. В общем, получилась такая огромная семья. Разве что вот братьев моих не было уже… И – мужа. Моего любимого мужа, моего Акелы. Я впервые за время брака встречала праздник без него.
Соня, видимо, чувствовала мое настроение, хоть я и старалась изо всех сил не показывать, как мне не хочется делать вид, что мне весело, чтобы не портить праздник остальным. Она сидела возле меня тихо, как мышка, держалась за мою руку крепко-крепко, как будто боялась, что я уйду. Мне стало вдруг неловко, когда я осознала смысл этого вроде бы невинного детского жеста – я портила праздник дочери, совсем погрузившись в свое горе.
– Ты чего, Сонь? – шепотом спросила я, наклонившись к ней, и девочка с совсем недетской тревогой в голосе отозвалась:
– Я тоже беспокоюсь о папе. Как он там один в этой… как ее? В командировке, вот! Он же совсем один, без нас, да, мама? Ему, наверное, скучно.
Я не знала, что ей сказать. Врать сил уже не было, а сказать правду – как? Соня не поймет, она все- таки еще очень маленькая. Лучше бы я не заводила этот разговор, потому что стало еще хуже.
Ольга
Она чувствовала, как ею снова овладел сыщицкий азарт. Странное поведение Михаила раззадорило Ольгу, ей непременно хотелось докопаться до истинной причины, и на смену обиде пришло желание понять.
С утра она заняла удобную позицию возле дома Михаила – благо он как-то показывал ей, где живет, хотя в гости не приглашал, ссылаясь на ремонт. Рядом располагалось кафе, и Ольга, оказавшись едва ли не самой ранней посетительницей, сумела выбрать такой столик, который стоял у окна и давал возможность без помех, в тепле и с чашкой чая наблюдать за одноподъездной шестнадцатиэтажкой. У нее была припасена тетрадка с уроками японского, чтобы не скучать, а заодно и повторить подзабытые иероглифы, и Ольга, прихлебывая ромашковый чай, принялась проглядывать собственные неровные каракули, изредка поднимая глаза на подъезд.
Так прошло около трех часов, и Паршинцева начала сомневаться в успехе своего мероприятия, когда вдруг из открывшейся двери подъезда показался Михаил. В руках у него был какой-то пакет, дубленка расстегнута, шарф сбился набок, а шапку он вообще нес зажатой под мышку. Это было странно – обычно Михаил отличался педантичностью в отношении к одежде. «Видимо, наспех собирался, – подумала Ольга
