Это меня разозлило – порой мое собственное капризное и взбалмошное «я» начинало откровенно выдираться из розового кимоно и демонстрировать не жену самурая, а Сашу Гельман – отчаянную спорщицу, авантюристку и мотогонщицу, прекрасно владевшую не только мотоциклом, но и снайперской винтовкой. Муж очень хотел, чтобы я забыла об этом, и я старалась, но в моменты, когда Акела начинал говорить со мной в таком тоне, я теряла контроль.

– Я подумала…

– Ты не подумала – и потому спросила. Если бы ты дала себе труд задуматься, то поняла бы неуместность своей просьбы.

Тон разговора совсем перестал мне нравиться. Рядом, притихнув, как мышка в норке, сидела дочь и внимательно наблюдала за нами, а ссориться при ней мы избегали. Но сейчас мой традиционный внутренний бесик весело подталкивал меня под локоть, заставляя спорить:

– Саша, а что неуместного в моем желании просто сходить в кино с приятельницей? – настаивала я, присаживаясь на пол возле низкого столика и складывая руки на коленях. – Я и так нигде не бываю, кроме института, курсов и магазинов. Разве что к папе езжу. Я ведь не прошу чего-то необычного, но поход в кино – что такого-то?

Я действительно не видела проблемы в этом – Сашка прежде не запрещал мне ничего, хотя всегда просил согласовывать свои планы с ним.

– Не оспаривай моих решений. Жена должна беспрекословно принимать любое слово мужа и не обсуждать его. – Акела даже не повысил голоса, но мне показалось, что он кричит – кричит так, что даже вены на висках надуваются от этого крика. – Почему ты молчишь, Аля? Ты не согласна?

Разумеется, я не была согласна.

– Почему? Объясни мне – почему, – с трудом выдавила я, стараясь не встречаться взглядом с мужем и не перейти на крик, которого тот совершенно не выносил, – почему я не могу жить так, как хочу и как привыкла?

– Ты сама выбрала эту жизнь, Аля. Я не навязывал тебе ни себя, ни своего образа жизни – это было твое решение, если помнишь. И я предупреждал, что по-другому не будет. Мы пробовали – по-другому, надеюсь, ты помнишь, чем закончилось. Ты могла отказаться и выйти замуж за того человека, у которого были бы иные взгляды, чем у меня. Но ты – моя жена. И будешь вести себя так, как я это понимаю.

И вот тут я и не выдержала и выкрикнула, не помня себя:

– Ты… да ты… ты любишь свои слова и ритуалы больше, чем меня! Ты говоришь это – и любуешься собой, тебе кажется, что ты настоящий самурай! Но оглянись, Саша, – разве мы в Киото пятнадцатого века?!

Муж тяжело вздохнул и жестом показал дочери на дверь. Сонька моментально испарилась.

– Живи мы в Киото в то время, которое ты упоминаешь, и за свою дерзость ты могла бы уже лежать на ковре с перерезанным горлом, – тихо бросил Акела, и мне стало по-настоящему страшно.

«А что, если… если он сейчас встанет, возьмет кинжал и…»

Однако Акела тяжело поднялся и вышел из комнаты, а через десять минут и вовсе ушел из дома, прихватив спортивную сумку.

Я еще долго сидела на полу, обхватив себя руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Не то чтобы я считала свою семейную жизнь неудавшейся или испорченной, но порой мне так не хватало тех самых простых развлечений или возможностей, которыми обладали мои сверстницы, например. Я скучала по своему байку, покрывавшемуся ржавчиной в гараже отца, по стрельбищу в старом песчаном карьере, куда раньше так часто ездила с кем-нибудь из охранников. Мне не хватало драйва, скорости, напряжения какого-то. С переездом в город мы стали жить абсолютно другой жизнью – размеренной, спокойной, без всплесков. Акела хотел изменить меня ради моего же блага, я это понимала, но против себя не пойдешь, видимо. Да, я принимала его условия, я была ему идеальной женой – такой, как он хотел, и я действительно сама согласилась на это. Но почему же мне теперь так тяжело? Ну, не в кино же дело, если разобраться?

Акелу, кстати, не интересовали новинки кинематографа – он предпочитал классические фильмы Куросавы, и даже Кетано считал слишком современным. Много читая, он избегал тем не менее новинок и бестселлеров, о которых разговаривали все вокруг. Когда однажды я принесла домой что-то из новинок Харуки Мураками, он, пролистав несколько страниц, хмыкнул и отложил книгу на столик.

– Не будешь читать? – удивленно спросила я, и муж в ответ снова усмехнулся:

– Аленька, как может считаться японцем человек, отринувший культуру и традиции? Он слишком давно живет в Европе и Америке, чтобы называться японским писателем. Ассимиляция видна с первых строк, его язык утратил очарование японских конструкций.

– Но ведь это перевод… – недоумевала я.

– Если текст изначально гениален – никакой перевод не в состоянии убить его. Ты ведь читаешь танка в разных переводах? Как ни переведи – если есть зерно, то его не выбросишь, ведь так?

Категоричность суждений мужа всегда приводила меня в некий ступор, я чувствовала свою несостоятельность и даже необразованность в сравнении с ним, несмотря даже на кандидатскую степень, а потому не могла найти достойных слов, чтобы ответить. Книгу Мураками я молча убрала в сумку и прочла в перерывах между практическими занятиями своих студентов, но, выслушав перед этим авторитетное мнение мужа, так и не смогла понять, понравилось мне или нет. Папа в таких случаях всегда говорил, что не иметь собственного мнения стыдно и недостойно, но я считала, что мнение Акелы в случае с японскими реалиями единственно верное, а потому разделяла его.

Но вот именно сегодня мне почему-то отчаянно захотелось выбраться из своего добровольного заточения и провести время с кем-то, кроме мужа. Я не могла объяснить, почему вдруг начала так упорствовать и спорить, почему пошла наперекор словам Акелы. Возможно, просто захотелось глотнуть хоть чуть-чуть прежней свободы…

В кино с Ольгой я все-таки пошла, отправив Соньку к папе и кое-как придумав для нее сказку о срочной командировке, в которую уехал Сашка, но никакого удовольствия от просмотра не получила. Даже название фильма не отложилось в голове, даже имен актеров, да что актеров – главных героев я не запомнила. Ольга с удивлением косилась на меня и, очевидно, никак не могла понять, почему лицо мое напоминает мрачную тучу. Спрашивать о причинах Паршинцева не решилась, памятуя, скорее всего, о состоявшемся уже между нами как-то разговоре.

Встречи с Михаилом начисто лишили ее свободного времени, которого и так было совсем немного. Порой она ловила себя на том, что во время вскрытий, если не работает за столом сама, то откровенно зевает во весь рот и не может сосредоточиться. А ведь еще занятия японским… Но Михаил оказался таким интересным собеседником и знал столько о культуре Японии, что Ольга не могла отказать себе в удовольствии встретиться с ним в каком-нибудь кафе и проболтать до глубокой ночи. Узнав, что она серьезно занимается изучением языка, Михаил мгновенно предложил языковую практику – в фирме, где он работал, был сотрудник, прекрасно владевший японским. Ольга, со смехом поблагодарив, отказалась:

– Я тогда вообще на ходу буду засыпать и так-то по три-четыре часа выкраиваю на сон.

– Ужас! Как же ты работаешь?

– А вот так, – развела она руками. – Выбора нет, а к репетитору ходить неподготовленной стыдно.

– Много денег берет? – сочувственно спросил Михаил, доедая большой кусок чизкейка.

– Удивишься – ни копейки. Но сразу сказал – начну халтурить, буду платить, а это очень дорого.

– Где ты выкопала такого альтруиста? – хмыкнул Михаил.

– Он – муж моей приятельницы. Мы с ней вообще-то на курсах познакомились, хотя работаем в одном институте, представляешь, а потом оказалось, что ее муж может помочь. Я же позже всех пришла, они уже давно занимаются, а я не успеваю, плохо понимаю. Ну, вот Сашка и поговорила с ним.

Михаил снова хмыкнул, и Ольге на секунду показалось, что в его глазах промелькнуло что-то неприятное. Но в следующий момент он снова широко улыбнулся и перевел разговор на какую-то отвлеченную тему.

Ольга ловила себя на том, что с Михаилом ей легко и просто, никогда раньше она не чувствовала себя в мужском обществе настолько комфортно и свободно. Однокурсники ее не особенно интересовали – она была слишком серьезной, слишком поглощенной учебой и будущей интернатурой и не находила времени на