позволит Гердлстонам слишком распоясаться. Несмотря на то, что во время завтрака опекун держался более мягко, Кэт еще не забыла слов, сказанных им накануне утром, не забыла и эпизода с пузырьком яда. Она по-прежнему была уверена, что у него дурное на уме, но перестала его бояться. Ни разу не мелькнуло у нее мысли о том, что Гердлстон может осуществить свои коварные замыслы раньше, чем явятся ее избавители.

В напряженном ожидании медленно тянулся вечер; нетерпение Кэт все возрастало. Сначала она занялась шитьем, но потом почувствовала, что не в состоянии больше класть стежок за стежком, и принялась нервно расхаживать по своей тесной каморке из угла в угол. Снизу неумолчно и монотонно доносились приглушенные голоса мужчин, прерываемые время от времени восклицаниями одного из них. Голос его был так громок и груб, что больше походил на рык дикого зверя. Должно быть, это говорил рыжебородый. О чем это они так оживленно беседуют, думала Кэт. Верно, все о делах, о каких-то важных коммерческих операциях. Ей припомнилось, как кто-то сказал однажды, что многие крупные воротилы с биржи — большие чудаки и одеваются крайне неряшливо. Быть может, этот гость — более важная персона, чем кажется с виду.

Сначала Кэт решила совсем не выходить из своей комнаты в этот вечер, чтобы избежать встречи с Эзрой, но беспокойство ее было слишком велико, ее сжигало нетерпение, и она не находила себе места. Надо выйти подышать свежим воздухом, наконец решила она и стала осторожно спускаться с лестницы, стараясь ступать как можно тише, чтобы ее шагов не услышали мужчины, беседовавшие в столовой. Все же какой-то шорох, по-видимому, долетел до них, потому что разговор внезапно оборвался и за дверью столовой воцарилась мертвая тишина.

Кэт остановилась на небольшой лужайке перед домом. Здесь когда-то были разбиты цветочные клумбы, но теперь никто за ними не ухаживал, и они все заросли сорняками. Чтобы чем-нибудь себя занять, Кэт присела на корточки возле одной из клумб и принялась выпалывать сорняки. В центре клумбы торчали засохшие стебли роз, и Кэт удалила их и стала наводить порядок среди тех растений, которых еще не успели заглушить сорняки. Она работала с лихорадочным усердием, но время от времени замирала, чутко прислушиваясь к каждому звуку, и вглядывалась в глубь темной аллеи.

В разгар работы она случайно обернулась и поглядела на дом. Окна столовой выходили прямо на лужайку, и в одном из них она увидела троих мужчин. Все трое смотрели на нее. Оба Гердлстона, словно подтверждая что-то стоявшему между ними незнакомцу, согласно кивнули головой, указывая на Кэт, а незнакомец смотрел на нее с большим интересом. Глаза их встретились, и Кэт подумала, что никогда еще не видела более грубого и свирепого лица. Незнакомец смеялся, багровые щеки его лоснились. Эзра, наоборот, был бледен и казался озабоченным. Заметив, что Кэт смотрит на них, все трое поспешно отошли от окна. Кэт видела их в окне всего несколько мгновений, но эти три лица — свирепое, багровое лицо незнакомца посередине и два бледных, угрюмых, столь хорошо знакомых лица справа и слева — врезались ей в память.

Джон Гердлстон был очень доволен, что его сообщники не замедлили прибыть и, следовательно, его замысел может наконец осуществиться; он принял их с радушием, совершенно несвойственным его натуре.

— Как всегда, пунктуален, дорогой мой мальчик, как всегда, верен своему слову, — сказал он. — Положительно ты образец для всех наших молодых дельцов. И вас, мистер Бурт, — продолжал он, пожимая загрубелую руку рудокопа, — я счастлив приветствовать в этой обители, сколь ни прискорбны для меня обстоятельства, заставившие вас прибыть сюда.

— Об этом поговорим потом, — прервал его Эзра. — Мы с Буртом еще не обедали.

— Подыхаю с голоду, будь я проклят, — проворчал Бурт, тяжело опускаясь на стул. Эзра неусыпно следил за ним всю дорогу, чтобы не дать ему напиться, и Бурт был трезв или, во всяком случае, настолько трезв, насколько это достижимо для человека, чей мозг пропитан алкоголем.

Гердлстон кликнул миссис Джоррокс, и она накрыла на стол: постелила скатерть, поставила кусок холодной солонины и кувшин пива. Эзра не проявил аппетита, но Бурт насыщался весьма жадно и то и дело наполнял свой стакан пивом. Когда с едой было покончено и кувшин опустошен, он удовлетворенно икнул, вытащил из кармана пачку черного табака, отрезал от нее кусок и принялся набивать трубку. Эзра пододвинул свой стул поближе к огню, и отец его сделал то же самое, предварительно отослав служанку и тщательно заперев за нею дверь.

— Ты уже переговорил со своим приятелем относительно нашего дела? — спросил он сына, указав кивком головы на Бурта.

— Говорил. Я все ему разъяснил.

— Пятьсот фунтов наличными, и вы меня бесплатно переправляете в Африку, — заявил Бурт.

— Такой энергичный человек, как вы, с пятью сотнями в кармане может больших дел натворить в колониях, — заметил Джон Гердлстон.

— Чего я там натворю — это уже не ваша забота, хозяин, — угрюмо проворчал Бурт. — Я делаю свое дело — вы платите денежки, а остальное вас не касается.

— Совершенно справедливо, — примирительно сказал старый коммерсант. — Вы вольны делать с вашими деньгами все, что вам заблагорассудится.

— И у вас не спрошусь, — буркнул рудокоп. Казалось, он нарочно нарывается на ссору, но таков уж был его раздражительный, неуживчивый нрав.

— Теперь вопрос только в том, как все это осуществить, — вмешался Эзра. Ему было явно не по себе, он нервничал. При всей его черствости ему не хватало псевдорелигиозного фанатизма отца и полного душевного огрубения Бурта, и мысль о том, что им предстояло совершить, приводила его в содрогание. Веки у него покраснели, взгляд был тускл, он сидел как-то боком, закинув одну руку за спинку стула, а другой беспокойно барабанил по колену. — У вас, без сомнения, уже созрел в голове какой-то план, — продолжал он, обращаясь к отцу. — Значит, пора приводить его в исполнение, иначе нам на Фенчерч-стрит придется прикрыть свою лавочку.

При одном упоминании о грозящем банкротстве отец вздрогнул.

— Все, что угодно, только не это, — сказал он.

— Не успеете оглянуться, как до этого дойдет. Я всю неделю сражался против этого, как сатана.

— А что у тебя с губой? Она как будто распухла.

— Не поладил немного с этим малым, с Димсдейлом, — отвечал Эзра, прикрывая рукой обезображенную губу. — Он увязался за нами и преследовал до самого вокзала. Нужно было от него отделаться, но боюсь, что и я оставил на нем кое-какие отметины.

— Он выкинул со мной какой-то чертов фокус — так ловко подставил подножку, что чуть не вышиб из меня дух вон, — сообщил Бурт. — Видать, какой-то новомодный приемчик. А я теперь, когда грохнусь, уже не могу так ловко вскочить на ноги, как прежде.

— А он не выследил вас? — обеспокоенно спросил Гердлстон. — Он не может появиться здесь и испортить нам все дело?

— Никоим образом, — уверенно сказал Эзра. — Его тут же забрали в полицию.

— Ну, это хорошо. Теперь, прежде чем мы приступим к делу, я бы хотел сказать несколько слов мистеру Бурту — объяснить ему, каким образом мы пришли к такому решению.

— А у вас не найдется чего-нибудь выпить, хозяин?

— Да, да, разумеется. Что там, в этой бутылке? А, имбирное вино. Подойдет?

— Здесь есть кое-что получше, — сказал Эзра, открывая буфет. — Вот бутылочка джина. Из личных запасов миссис Джоррокс, насколько я понимаю.

Бурт налил себе полстакана виски и разбавил водой.

— Ну, валяйте, — сказал он, — я слушаю.

Гердлстон встал, повернулся спиной к огню и заложил руки за спину, под фалды сюртука.

— Я хочу, чтобы вы знали, — сказал он, — что решение это не возникло у нас внезапно, но обстоятельства складывались таким образом, что мы неизбежно должны были его принять. Честь нашей фирмы, ее доброе имя дороже для нас всего на свете, и мы оба единодушно пришли к заключению, что готовы ради этого пожертвовать чем угодно. К несчастью, в последнее время дела нашей фирмы несколько пошатнулись, и, чтобы вывести ее из затруднительного положения, потребовалось срочно раздобыть наличные деньги. Мы рассчитывали получить, необходимую нам сумму посредством смелой спекуляции на