решение о жалованье будет принято «за спольною (объединенною. — В. К.) обоих господарств радою». Главным же положением, которое должно бы было отрезвить русских, оказалось то, что окончательное решение должен принимать «его королевская милость», как «будет под Москвою и на Москве». Однако русские послы тушинского войска все-таки приняли присягу «Зигмунту Ивановичу»[473]. Помимо русских тушинцев в это время началась присяга «милостивому и наеснейшему каралю Полскаму и великому князю Литовскому Третьяму Жикгимонту Ивановичи) и ево сыну королевичю государю царю и великому князю Владиславлю Жикгимонтовичю всеа Русии» воевод и дворян Зубцова, Ржевы Владимировой и других городов [474].

После низложения царя Василия Шуйского бывшие русские тушинцы, оказавшиеся в столице, получили возможность действовать в осуществление своих планов. В пору патового противостояния с Лжедмитрием II, ожидавшим под Москвой, что власть сама упадет ему в руки, Боярская дума во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским сделала другой выбор — в пользу королевича Владислава. Гетман Станислав Жолкевский, выступивший в поход из Можайска 20 (30) июля 1610 года, знал об этом уже на подходе к столице. Придя под Москву, он не стал форсировать события, а встал отдельным лагерем под столицей. Вместе с ним находились уже присягнувшие королевичу Владиславу под Царевым Займищем русские воеводы и служилые люди. Кто-то, как Иван Салтыков, некогда служил Лжедмитрию II и после распада Тушинского лагеря перешел на королевскую сторону, а воевода Григорий Валуев был до капитуляции в Цареве Займище последовательным защитником царя Василия Шуйского. Присутствие их в ставке Жолкевского лучше всего демонстрировало возможность союза бывших тушинцев и лояльных подданных царя Василия Шуйского: компромиссом между ними могла быть присяга королевичу Владиславу. Тем более, что гетман допускал переход королевича в православие и обещал поддержку в борьбе с войском Лжедмитрия под Москвой. К гетману Жолкевскому в итоге и обратились московские бояре 26 июля (5 августа) 1610 года, когда стало понятно, что справиться с вооруженными отрядами Вора самостоятельно не удастся. Королевской стороне оставалось только не оттолкнуть руку, протянутую для союза[475].

Вопреки распространенному мнению, решение о начале переговоров с гетманом Станиславом Жолкевским принималось не одной Боярской думой — «семибоярщиной», но с участием патриарха Гермогена, освященного собора и «всей земли». В разрядных книгах осталась запись о том, как и на каких условиях было решено отказаться от русских претендентов на трон и обратиться к кандидатуре королевича Владислава: «А их боярской приговор на том, что им из Московского государства государя не обират никого, а чтоб им ехать на съезд и договор учинити с етманом Станиславом Желтовским, чтоб Вора, которой называетца царевичем Дмитреем, отогнат от Москвы; да с етманом же говорит о королевиче Владиславе Полском, чтоб королевичю быт на Московском государьстве государем царем. И святейший патриарх Ермоген со всем освященным собором советовав и, по прошенью бояр и всех людей Московского государьства, благословил их на съезд ехати к гетману, велел на том, что им гетману говорит, чтоб королевич Владислав крестился в православную веру крестьянскую греческаго закона, и всем бы городом быт по прежнему к Московскому государьству, как при прежних государех, а в Литву городов не отдават и воеводам литовским и полковником по городам не быт»[476]. Пока шли переговоры, целые депутации стольников, дворян московских и городовых ездили на Хорошевские луга, где встал со своим отрядом гетман Станислав Жолкевский. Они должны были лично удостовериться, что все идет так, как об этом договаривались в Москве. Главный пункт договора, заключенного 17 (27) августа 1610 года московскими боярами князем Федором Ивановичем Мстиславским, князем Василием Васильевичем Голицыным, Федором Ивановичем Шереметевым, окольничим князем Данилой Ивановичем Мезецким, думными дьяками Василием Телепневым и Томилой Луговским «по благословению и по совету» патриарха Гермогена и освященного собора, а также «по приговору» всех чинов, состоял в вопросе о вере будущего русского самодержца. Королевичу Владиславу целовали крест и соглашались «вовеки служити и добра хотети во всем, как прежним прирожденным великим государем», при непременном соблюдении им ряда условий, из которых первым было венчание на царство «венцем и диадимою» от московского патриарха и освященного собора «по прежнему чину и достоянию, как прежние великие государи цари московские венчались».

В своей основе договор с гетманом Станиславом Жолкевским содержал положения, уже обсуждавшиеся русскими тушинцами в феврале 1610 года с королем Сигизмундом III под Смоленском. Такая преемственность двух документов объясняется не столько тем, что тушинской партии удалось укрепиться в Москве после сведе?ния с престола царя Василия Шуйского, а и тем, что по многим статьям взаимных договоренностей было известно мнение короля Речи Посполитой. Хотя и в этом случае августовский договор 1610 года с гетманом Жолкевским содержит важные отличия, свидетельствующие об эволюции представлений русских бояр и служилых людей о пределах возможной унии с соседним государством. Русская сторона уже прямо заявляла, что не желает видеть соперников среди польских и литовских людей, претендовавших на воеводские и иные должности в Московском государстве. Пункт королевского ответа о «спольной думе» двух государств, содержавшийся в февральском документе, был отменен в августе, вместо чего было записано упоминание о челобитной «великому государю» всех чинов Московского государства: «чтоб того не было, кроме дела», то есть, чтобы королевич Владислав подтвердил запрет на раздачу должностей своим сторонникам. Со спорами и давлением на гетмана Станислава Жолкевского русской стороне удалось настоять еще на одном принципиальном положении, прямо затрагивавшем все служилое сословие. Все жалованье, поместья и вотчины закреплялись за теми, кто уже имел на них права и пожалования: «А жалованье денежное, оброки и поместья и вотчины, кто что имел до сих мест, и тому быти по прежнему». Все это означало своеобразный «нулевой вариант», закреплявший в собственности служилых людей все, что они могли приобрести (а кто-то из них и потерять) в годы Смуты. Понимая, что одного такого пункта недостаточно для укрепления сложившегося порядка, далее в него включено едва ли не самое основное положение для того, чтобы можно было искоренить продолжение Смуты: «И вперед всяких людей Российского государства жаловати, смотря по службу и кто чего достоин». Собственно говоря, это и был негласный «общественный договор» Московского государства, разрушенный в Смутное время. И теперь призвание на русский престол королевича Владислава как «прирожденного государя» сопровождалось реставрацией принятого когда-то порядка[477] .

Заключение августовского договора для московской стороны имело еще одно значение. Оно гарантировало участие королевского войска в борьбе против самозваного царя Дмитрия, продолжавшего стоять под Москвой. У Лжедмитрия II и его гетмана Яна Сапеги оставалось представление, что с ними могут считаться как с серьезной политической силой. Более того, «царик», чувствуя свой последний шанс и поддержку «царицы» Марины Мнишек, находившейся с ним в Николо-Угрешском монастыре, несколько раз угрожал столице штурмом, а также отчаянно стремился получить хотя бы нейтралитет королевской стороны. Чего только не пообещал Лжедмитрий II королю Сигизмунду III в этот момент: еще десять лет выплачивать Речи Посполитой громадные суммы в 300 тысяч рублей и 10 тысяч рублей «королю на стол». Самое «сладкое» блюдо, предлагавшееся королю Сигизмунду III, — помощь в борьбе за овладение престолом в Швеции. Но король Сигизмунд III, державший уже почти в руках, как ему казалось, московскую корону, не прельстился на вечный мир с самозванцем и со своей бывшей подданной Мариной Мнишек, продолжавшей считать себя московской императрицей[478]. Более того, король послал из-под Смоленска похвальную грамоту боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому, где прямо называл «царика» самозванцем: «А колужского б есте Вора на государство не принимали, потому что вам про него ведомо, что он вор, а не Дмитрей»[479].

Перемена власти уже не касалась чернеца Василия Шуйского. Он, как должно было казаться ему самому и окружающим, завершил свой мирской век. Однако, помня о судьбе так же насильственно постриженного в монахи Филарета Романова, можно было подумать и о другом — что бывший царь Василий еще может вернуться. Власть Боярской думы после низложения царя Василия Шуйского была откровенно слаба, и московские бояре очень быстро оказались несамостоятельны в своих действиях. К счастью, столицы не достиг Лжедмитрий II, но, к несчастью, это удалось сделать сторонникам королевича Владислава. Когда в Кремле появились новые правители, им и поручили решить участь сведенного с престола царя Василия.