Позднее дипломаты и советники царя Василия Шуйского поняли, насколько они заблуждались. Отголоски обид слышны в известии «Нового летописца» о самом заметном после прихода Лжедмитрия II в Тушино сражении на Ходынке. «Прислаша же ко царю Василью к Москве ис Тушина от етмана от Ружинсково посланники о послах, кои засажены на Москве, — писал летописец. — Они же злодеи приходиша не для послов, но розсматривати, как рать стоит на Ходынке, и быша на Москве и поидоша опять в Тушино мимо московских полков». Интересно, что в таком же обмане обвиняли русских и в стане гетмана князя Романа Ружинского: «Москвитяне хотели напасть на нас, пока мы были заняты переговорами, решив, что мы ни о чем не подозреваем»[336].
«Ходынский бой» на день Петра и Февронии Муромских 25 июня 1608 года долго потом поминали участвовавшие в нем служилые люди. «Московские люди» потерпели серьезное поражение, что окончательно позволило самозванцу укрепиться под Москвой. Князь Роман Ружинский применил хитрость и ударил на царских воевод тогда, когда они меньше всего ожидали. Основное войско продолжало стоять в Ваганькове, а на Ходынку пришел отряд под командованием известного воеводы князя Василия Федоровича Мосальского. В летописи говорилось, что после тревоги первых дней пришло известие, «будто с посланники литовскими помирихомся». Это якобы и стало причиной того, что «начата нощи тое спати просто, а стражи пооплошахусь». О том, что битва началась «перед утреннюю зорею», когда литовские люди и «воры» пришли «скрадом», сообщали также разрядные книги. Русские и польские источники совпадают в деталях описания Ходынского сражения. Действительно, еще 24 июня шли переговоры, но гетман князь Ружинский начал готовить внезапное ночное нападение на русское войско на Ходынке. Разгром оказался очень серьезным, одних членов Государева двора было убито около 100 человек, а общий счет потерь шел на тысячи. В разрядах записали об этом дне: «Грех ради наших мьногих дворан добрых и боярскую братью и детей побили, князей и детей боярских и стрельцов вьсяких чинов людей; и с тово дела отъехал воевода Болшаго полку князь Василей Федорович Литвинов Масалской»[337]. День Ходынского сражения оказался длинным; о том, что «еще не вечер», гетман князь Ружинский и его войско узнали, как только бежавшие с поля боя царские полки оказались под Москвой и соединились со свежими силами. Тогда московское войско ударило на увлекшиеся погоней польско-литовские хоругви и погнало их обратно к Ходынке и в Тушино. Обратный удар был столь силен, что «побиваху их на пятинатцати врестах, едва в таборах устояху». Это не похвальба летописца — Николай Мархоцкий тоже написал, что многие уже были готовы бежать из Тушина, видя перед собою смерть: «Как будто нам только и оставалось взывать: „Господи помилуй!“» Но поляки выстояли да к тому же получили огромную добычу, которую делили несколько дней под похоронный плач, долетавший из Москвы. А еще Ходынка научила тому, что выиграть в начавшейся войне сможет тот, кто будет лучше укреплен и готов к отражению внезапного нападения. Поэтому Тушинский лагерь стремительно стал приобретать черты города: туда свозили из близлежащих деревень избы, начали строить ограду, проездные башни и ворота.
Несколько дней спустя воеводы царя Василия Шуйского одержали победу в другом бою, на Медвежьем Броду, состоявшемся 28 июня 1608 года. Правда, полки под командованием бояр князя Ивана Семеновича Куракина и князя Бориса Михайловича Лыкова нанесли поражение лишь одной части войска самозванца, ходившей в поход с Лисовским. О разгроме донских казаков, пришедших из Рязанской земли с Лисовским, написал в своем дневнике Иосиф Будило: «Когда он подходил к Тушину и проходил мимо Москвы, то русские напали и разбили его, но он опять собрался с силами и пришел в Тушино»[338]. Приведенные под Москву пленники — зарайский протопоп, коломенский епископ Иосиф и боярин князь Владимир Тимофеевич Долгоруков были отбиты и оказались в Москве. Об этом написал «Новый летописец», составитель же разрядных книг запомнил другое. Он описал, что царским воеводам достались богатые трофеи: «козны денежныя и запасу вин фрянчюских мьногое мьножество поимали». Воеводы не стали преследовать войско Лисовского, уже зная его способность к самым невероятным военным операциям и боясь, что он отступает для вида. Царские полки остались «у крепости, блюдяся; чаели тово, что Лисовской побежал для аманки, а ведет Лыкова на люди»[339].
На главную армию во главе с гетманом Романом Ружинским эти события влияния не оказали. Она продолжала укрепляться под Москвой, тем более, что вскоре туда стали прибывать заметные польско- литовские подкрепления из числа солдат так называемой Брестской конфедерации, воевавших в Инфлянтах (так назывались земли в Ливонии, на которые претендовала Речь Посполитая). Им не заплатил деньги за службу король Сигизмунд III, и тогда они захватили королевские владения в так называемое «приставство» и стали самостоятельно взимать в свою пользу полагавшиеся налоги. Чуть позднее с такой специфической формой получения заслуженного жалованья конфедераты и другие польско-литовские сторонники познакомят в России вольных казаков, и она им очень понравится. А пока в земли Московского государства заворачивали все новые и новые отряды ищущей легкой добычи шляхты. Они шли на помощь своим товарищам к Москве, получая одобрение «царя Дмитрия Ивановича», которому тоже было на руку укрепление его лагеря. Так в это время в польско-литовском войске окажутся такие заметные фигуры русской Смуты, как полковники Ян Петр Сапега и Александр Зборовский.
Свои воинские умения они смогли показать очень быстро. Именно полк Александра Зборовского выполнил то, чего безуспешно добивался от гетмана князя Романа Ружинского Лжедмитрий II после освобождения польских послов и Марины Мнишек. Их отпустили из Москвы в конце июля 1608 года, когда было заключено перемирие с Речью Посполитой на три с половиной года. По условиям перемирия бывшей царице возвращались ее свадебные подарки и украшения, а также все принадлежавшее сандомирскому воеводе Юрию Мнишку имущество, которое удалось разыскать. Но Марина Мнишек должна была отказаться от титула русской царицы и никогда больше не претендовать на него. Со всеми предосторожностями, кружной дорогой, через Переславль-Залесский и Дмитров, в сопровождении усиленной охраны, послов Николая Олесницкого и Александра Госевского, Мнишков отпустили на родину. Но они сумели доехать только до Бельского уезда, где на одном из станов вчерашние пленники повернули оружие против тех, кто их охранял, и легко разогнали их своими саблями. Это отнюдь не была измена дворянских сотен: ведь русская охрана получила наказ провожать послов, а не сражаться с ними, и тем более не убивать их. Дальше пути послов разделились. Александр Госевский отправился на родину в Великое княжество Литовское, в уже близкий Велиж, а Николай Олесницкий с Юрием Мнишком еще задержались в Московском государстве.
Когда говорят о приезде Марины Мнишек в Тушинский лагерь, то обычно видят в этом еще одно подтверждение неуемного честолюбия и беспринципности жены Лжедмитрия I. Но так ли это? Во все время, начиная от договора самозванца о его женитьбе на Марине Мнишек, он вел свои дела с ее отцом, сандомирским воеводой Юрием Мнишком. Полмесяца в Москве в начале мая 1606 года, когда Марина Мнишек была разлучена с отцом, она вначале находилась под назойливой опекой своей будущей свекрови. Потом Марина Мнишек была коронована русской царицей и провела свои лучшие дни во дворце, но все это так стремительно окончилось катастрофой, что возвращение под покровительство отца стало лучшим избавлением и защитой. Во все время пребывания Марины Мнишек с отцом в ссылке в Ярославле она вела себя так, что в источниках о ней почти нет никаких упоминаний, — достаточно заглянуть в так называемый «Дневник Марины Мнишек». Напротив, сандомирский воевода вел переговоры в Москве в Посольском приказе и одновременно вступил в тайную переписку с Лжедмитрием II. Именно Юрий Мнишек решил судьбу своей дочери, когда приказал повернуть царскую карету и ехать обратно к Москве.
Самое поразительное, что под Москвой не очень-то и желали приезда Марины Мнишек. Об этом достаточно откровенно потом рассказал ротмистр Николай Мархоцкий, написавший о том, что погоня за Мнишками посылалась из Тушина лишь для отвода глаз: «Сделали мы это не потому, что в том нуждались, а больше для вида: надо было показать москвитянам, что наш царь настоящий и поэтому хлопочет о соединении со своей супругой»[340]. А дальше получилось и вовсе комично. Один полковник, Валявский, посвященный в деликатные детали сомнительного происхождения самозванца, делает все для того, чтобы не догнать царицу. Другой — Зборовский, из брестских конфедератов, только-только объявившийся в Тушине, видит во всей этой истории неплохой шанс отличиться и выдвинуться на службе у Дмитрия, что успешно и осуществляет. По дороге в Тушино Марина Мнишек попадает под охрану еще одного полка — Яна Петра Сапеги, и когда она снова объявляется под Москвой, то за ее спиной уже много людей договариваются о своих интересах. Лжедмитрий II и ее отец Юрий Мнишек между собою, Юрий Мнишек и Сапега друг с другом и, наконец, брестские конфедераты с
