Всегда думал, что следователи специально на своих курсах сдают экзамен по невозмутимости, но описание наших похождений прошибло даже их. Больно уж сильно ребята носами крутили, да и на лицах постоянно вылезало то абсолютное недоверие, то искреннее изумление. Потом опять вертолеты, какой-то аэродром, очередной военный борт, другой аэродром… Там своих ребят я видел последний раз. Нас прямо на ВПП рассадили по закрытым кузовам разных машин, и… Ну тюрьмой то место, в которое лично меня привезли, назвать, наверное, все же нельзя. Комнатка неплохая, дверь, по крайней мере внешне, самая обычная, казенная, обстановочка, как в гарнизонной офицерской гостинице средней руки. Кормежка опять же весьма и весьма недурственная. Но вот все остальное…

Все вещи отобрали, абсолютно все, впрочем, на что-то такое я и рассчитывал. Взамен выдали что-то вроде пижамы. А заодно и здоровенную пачку бумаги, каждый лист которой был пронумерован и украшен штампами с грозными грифами, а к бумаге — десяток карандашей. Ну понятно, писать лучше как рапорт, по-уставному, но допускается в любой манере. Тоже знакомо и в принципе стандартно.

Начались допросы. Сначала меня потрошила наша родная контрразведка. Как догадался — да знал я ребят в лицо, конечно же ни имен, ни званий они нам обычно не называли. Эта партия дознавателей уже ничему не удивлялась, но вопросы задавала, как всегда, дотошно и ловила любые несоответствия в ответах. Впрочем, я старался особо не врать…

А недельки через две пришли уже другие, которых я не знал. Не знал и откуда они, а они не представились. Только показали донельзя официальную бумагу, которая свидетельствовала, что податель сего имеет все допуски и право задавать любые вопросы, на которые я обязан давать правдивые ответы. Теперь допросы начались уже серьезные, с психологическим давлением. Пару раз я подозревал использование химии, больно уж ощущения были странные, хотя, может, просто крыша понемногу съезжать начала. Давление-то по всем правилам организовали. Иногда дня три меня не трогали, иногда по двое-трое суток без перерыва допрашивали. Могли среди ночи разбудить и вытащить на допрос. И обращение… Когда вежливое и спокойное, когда наоборот, как будто я уже предал и продал все, что можно.

К концу второго месяца начал потихоньку сбиваться в подсчете времени. Мне же даже часов не оставили, не говорю уже о прочих вещах. И вообще, никакой входящей информации, только исходящая от меня. Нет, всех нас готовили к чему-то подобному, но учили-то в основном терпеть и молчать, тянуть время. У нас же оперативная информация, которая имеет ценность именно в данный момент. Как говорил один из инструкторов: «Вас все равно расколют — так или иначе, поэтому будем учиться делать так, чтобы противник потерял на этом как можно больше времени».

Здесь же я был вроде как среди своих и молчать смысла не видел.

Сам вопросы задавать даже не пытался, все равно не ответят. Хотя интересно было конечно же. Выжил ли отец Яков, где остальные мои ребята… Про задание архимага… Если честно, мне было наплевать. Я обещал передать его послание — я передал, дальше должны решать офицеры с очень большими звездами на погонах.

Вот только по ночам мне иногда снилась Шелли, будь оно неладно. Ведь знал, что никогда больше не увижу, что меня на километр не подпустят к возможным контактам с Деей, но все равно — никак не отпускало… И спиртного мне не давали, чтобы немного мозги отключить, да я и не просил.

И в тот момент, когда я решил, что все, списали и не выпустят уже никогда — все закончилось. Еще три-четыре дня продолжали решать организационные вопросы. С меня взяли кучу подписок о том, что ничего не было, ничего не знаю и вообще, я последние пол года строил какую-то дорогу в братской Монголии. Заодно вернули то мое барахло, которое в свое время осталось на борту самолета, в аэропорту так и оставшейся для меня неизвестной африканской страны. А вот вещи, в которых я шлялся по Дее, по ходу, пропали, причем с концами. Если честно, жаль было в основном фотографий из наладонника, ну и подаренный Шелли на память кинжал. Так, ничего особенного, но ведь подарок. А остальное… Автомат был казенный, предоставленный заказчиком, что называется. Броник… У меня еще один есть, запасной доставать, конечно, геморройно будет, но в принципе реально. «Глок» — ну не разорюсь я, найду еще один. Там сложности в основном с регистрацией, ну не пойдешь же на диверсионную операцию со стволом, официально зарегистрированным на твое имя. Вот и приходится извращаться… Сложнее всего с «Винторезом», не то чтобы очень уж редкая винтовка, но и достать ее в единоличное владение не очень просто, но тоже решаемо.

… И вот я стоял на улицах Москвы, а ведь подозревал, что где-то в этом городе я и провел все эти полгода, хоть и были это в основном домыслы. Стоял в своей летней одежде, в которой и вышел из дома полгода назад, с тяжеленной сумкой, набитой оружием и прочим милитаристским хламом, и с билетом в родной город в кармане. До поезда оставалось еще часов пять, гулять по городу… Ну не люблю я столицу. С другой стороны — сидеть на вокзале тоже не очень хотелось, все-таки полгода в замкнутом помещении… Н-да, а я отвык, оказывается, от запаха городского смога, ну не тошнило, конечно. Но все равно неприятно. И этот постоянный гул большого города тоже раздражал.

Вот е-мое, кучу подписок с меня взяли, на свободу отпустили, а что делать дальше — сказать как-то подзабыли… Попробовать, что ли, с Колымским связаться, как до дому доберусь. Интересно, что он скажет… А со своими оглоедами мне общаться, правда неформально, но настоятельно не рекомендовали, по крайней мере пока.

Подать в отставку, что ли, ко всем чертям… Деньги есть, пенсия со всеми надбавками и наградными у меня очень не маленькая, на жизнь вполне хватит, даже с излишествами. Вот только сопьюсь же от тоски…

Я посмотрел в небо. Нет, приятно сознавать, что где-то есть хорошая девушка, практически полностью совпадающая с моим идеалом… Вот только именно это мне и недоступно… Ладно, майор, начинаем забывать понемногу, глупо мечтать о том, что недостижимо, еще глупее на это надеяться.

И я, поправив на плече тяжелую сумку, побрел потихоньку в сторону вокзала — как раз осталось время для того, чтобы дойти пешком.

Древний повелитель, призываем тебя. Пройди кратким путем и помоги своим рабам, Старейший (лат.). — Примеч. авт.