Ей открыли дорогу только к переводам или тщательно отобранным редакторами отрывкам из ее новых стихов. Так, стихотворение из пяти строф превращалось в восьмистишие, вырванное из середины, в другом — из пяти строф выброшены две средних и т. п. А записные книжки безрезультатно заполнялись планами будущих книг — поэтических сборников и мемуарных, большими кусками незавершенных исследовательских работ о Пушкине.
Кто же ей-то не давал черпать силу и реализовывать свои громадные планы вдали от беспокойств, причиняемых славой и писательской суетой?
Во времена гонений, «лишив возможности заниматься писательским трудом», Ахматову замучили предложениями то тех, то этих переводов.
Когда же предложат Ахматову?
А как насчет того, чтобы написать без предложения — так сказать, просто по порыву вдохновения? Или — никак без договора?
И тут я спросила: «А вы сейчас пишете свое?» Я еще не успела окончить фразу, как мне стало стыдно за свою жестокость и глупость. Но Анна Андреевна ответила спокойно, с достоинством: «Конечно, нет. Переводы не дают. Лежишь и прикидываешь варианты… Какие стихи, что вы!»
Оказывается, планов — громадье.
…Там вздумали уничтожать старые деревянные церкви — чуть ли не сотню церквей! Об этом написал Паустовскому кто-то из Ленинграда, прося заступы. Прислали длинное письмо: история этих церквей, их фотографии. Паустовский все еще в Доме творчества, сильно хворает. Я навещала его, а он поручил мне попросить Корнея Ивановича зайти: хочет вместе обратиться «наверх». — «Я уже давно собираюсь написать «Реквием» по распятым церквям», — сказала Анна Андреевна. Помолчали. Она что-то шептала про себя — не знаю, стихи или молитву. Думаю, молитву.
Немного похоже на пародию — мгновенная находчивость в ответ на услышанную новость: «Вы мне о готовящемся письме или уж не знаю о каком писке, а я вам скорбно и эпически: давно, мол, собираюсь написать реквием по — пользуйтесь журналистским словцом! — распятым церквям»…
Ну а вопрос о содержании шепота уж совсем излишен. Конечно, молилась. Как же не молиться Ахматовой-то?
Бродский: Анна Андреевна ведь еще и пьесу написала, судя по всему, замечательную вещь. По- видимому, она ее сожгла. Как-то раз она при мне вспоминала начало первой сцены: на сцене еще никого нет, но стоит стол для заседаний, накрытый красным сукном. Входит служитель, или я уж не знаю, кто, и вешает портрет Сталина, как Ахматова говорила, «на муху».
Волков: Для Анны Андреевны это совершенно неожиданный, почти сюрреалистический образ.
А для не Анны Андреевны, для любого другого писателя средней руки это совсем не сюрреалистический образ. Никакой образ, самый обыкновенный. Что может быть традиционнее и проще и банальнее такого начала?
«Судя по всему, замечательная вещь. По-видимому, она ее сожгла». Судя по началу — самая банальная вещь. Судя по всему — она ее и не писала. Так, сказала, что, мол, написала… а потом сожгла…
Сколько есть и было таких несостоявшихся писателей — бесконечно рассказывающих о своих замыслах! Кто бы вспомнил о замечательных планах, роившихся в голове Анны Андреевны, если бы в вечности не остался Иосиф Бродский — которого она растила, как она думала, именно для этой цели.
«Сегодня утром я читала Нине, Боре и Алеше Баталову свой сценарий. Алеша говорил — необыкновенно интересно». — «Сценарий? Как это вы вдруг взялись?» — «Я и не собиралась, я собиралась переводить. Он сам пришел и напросился».
По словам А. Г. Наймана, сценарий был намечен Ахматовой лишь в самом кратком виде. Герои сценария — двое летчиков; один из них погибает, а другой (замешанный в причинах гибели первого) пользуется сведениями о своем бывшем друге, чтобы добиться расположения его жены.
«Алеша» был воспитанным мальчиком из хорошей семьи и говорил, что такая необыкновенная история необыкновенно интересна. А может, и не говорил.
«Сценарий» необыкновенно оригинален, это — поистине гениальное произведение. Возможно, Жену звали Анной, она была очень стройна и позади у нее была страшная жизнь…
Припомним анекдот о скульпторе, который свой талант объясняет умением «всего лишь» отсекать ненужное от куска камня. То же и в любом другом искусстве. Проза — не исключение. В романе Ахматовой, если прозу счесть предназначенной для того, чтобы сказать что-то важное о жизни, лишним являются: летчики, сведения, которыми располагает один из них, жена и причины гибели ее мужа — весь ее сценарий.
Она обрушилась на Чехова, обвиняя его в том, что его мир покрыт какой-то ужасной тиной, что в его мире нет героев и мучеников, нет глубины, нет высот, у Чехова «не блещут мечи».
Ну прямо как у Пруста — тоже ни героев, ни мучеников. То ли дело пара летчиков!
Она наговаривает малолетнему Бабаеву свой будущий роман из жизни Пушкина. Если бы она его написала… Пушкин с «хлыстиком и перчатками», Натали, кавалергарды, летчики… Ах, да, летчиков тогда не было. Значит — одни кавалергарды.
АА сказала, что вся ее работа по Бодлеру уже приведена в систему сейчас, сделан план статьи с распределением. «А будете писать статью?» АА заговорила о трудностях, о том, что наиболее интересующего выразить ей не удастся, о том, что у нее нет опыта. А такая статья требует большого опыта… и т. д.
В общем, пересказывает все претензии Чуковского к ней как литературоведу. Чуковского ненавидела.
Письмо Н. Н. Пунина — Н. И. Харджиеву. «Анна Андреевна до сих пор не кончила статьи, все пишет и клеит, клеит и пишет. «Я, — говорит, — ничего в ней уже не понимаю, она живет уже отдельно от
