буквами написано чье-то имя. Оскорбленный, возмущенный этой некрасивой и неуместной надписью, тем более что таких надписей становится все больше и они портят многие пещеры, я решил замазать этот автограф на камне глиной, цвет которой подходил к цвету скалы, и вернуть таким образом стене первозданный вид. Очень довольный своим поступком, я уже совсем собрался уходить, когда глаза мои остановились на гораздо более тусклом, еле заметном рисунке, заставившем биться мое сердце уже не от возмущения, а от волнения. Черты, почти неразличимые, принимали форму, сливались, образовывали очертания животного, и через миг я уже ясно различал и с восхищением смотрел на силуэт лошади, тонко выцарапанный на скале.

Когда прошло первое изумление, я спросил у детей, видят ли они что-нибудь на стене. Удивленные моим вопросом, продолжая смотреть на глину, которой я замазал стену, они начали уверять меня, что надписи больше не видно.

Едва касаясь стены, я начал обводить указательным пальцем контуры нарисованной лошади. Тут же двойное восклицание показало мне, что они увидели. Они были совершенно потрясены и пришли в восторг от того, как неожиданно появилась на стене лошадь, которую никто не замечал с тех пор, как мадленский художник искусно изобразил ее с помощью кремневого зубила 15 000 лет назад. От радости, в неожиданном порыве Мари поцеловала эту конягу в морду! Такой внезапный поступок напомнил мне ставшую знаменитой реакцию Эмиля Картальяка, который иногда во время раскопок в тишине пещер, если ему удавалось напасть на интересный предмет, запевал 'Марсельезу'.

Более двадцати лет я знал пещеру Тибиран, находящуюся очень близко от пещеры Гаргас, в которой было найдено много наскальных изображений и около сотни необычайных отпечатков изуродованных кистей рук. Такое соседство в свое время побудило меня искать рисунки на стенах пещеры Тибиран, но я ни разу ничего не нашел и уже давно перестал рассматривать стены.

Значит, плохо искал, и только случай с надписью, которую я решил замазать, и скудное, но благоприятное освещение позволили мне открыть эту лошадь, которая теперь казалась нам очень заметной и просто 'бросалась в глаза'.

Прежде чем покинуть крохотное помещение, где мы теснились втроем, я инстинктивно оглядел стены. Представьте себе мое изумление, когда в метре от лошади я различил силуэт медведя, а рядом с ним — задние ноги какого-то зверя, опознать которого не удалось, так как остальная часть туловища не сохранилась.

Мы покинули пещеру не раньше, чем тщательно обследовали все стены, однако безрезультатно. Но теперь мы были уверены, что не пропустили ни одного рисунка.

Однако в этих делах никогда ни в чем нельзя быть уверенным, и вскоре мы в этом убедились. Через несколько месяцев после нашей находки, которая довела число найденных в Пиренеях гротов с рисунками до четырнадцати, в пещеру Тибиран отправился один молодой человек из Монтрежо посмотреть открытые нами рисунки.

Интересно, что, потратив на поиски рисунков часть дня, он так и не смог их найти. Но удивительно другое: он написал мне, что, кажется, различил на стенах отпечатки рук, похожие нате, которые обнаружены в соседней пещере Гаргас, но более бледные и менее заметные. Весьма заинтригованный, я отправился в Тибиран с этим молодым археологом, Жаком Жолфром, который действительно показал мне четыре или пять очень бледных и тусклых отпечатков кистей рук, однако вполне явных, которых я до тех пор никогда не замечал.

Это последнее открытие дает пищу для размышлений и свидетельствует о том, что при поисках первобытных рисунков никогда не следует отказываться от них и терять надежду, а надо продолжать искать, вооружившись сосредоточенным вниманием и непобедимым упорством.

Конечно, круг все больше сужается, и неизвестные пещеры с изображениями животных встречаются все реже, ограничивая, таким образом, поле исследований и снижая шансы открыть наскальные рисунки.

Опыт, однако, показывает, что для этого далеко не всегда обязательно иметь дело с ранее неизвестными и неисследованными подземными полостями. Баррабау, Руфиньяк, если говорить только о самых последних открытиях, свидетельствуют, что подобные следы доисторического человека удается иногда открыть в давно известных и широко посещаемых пещерах. Разве не открыли в 1958 году новые рисунки в узком проходе пещеры Ла Мут, на который раньше никто не обращал внимания, а ведь первые рисунки в этой пещере были найдены еще в 1895 году! Или разве в том же, 1958 году не нашли первобытные рисунки в давным-давно известной пещере Массат в Арьеже?

Итак, наш вывод: и в Перигоре, и в Пиренеях, как, впрочем, и в любых других районах, еще очень многое осталось неоткрытым.

Никогда археология не вызывала такого интереса, никогда не наблюдалось такой активности, никогда не направлялось столько экспедиций в самые различные уголки земного шара на поиски исчезнувших цивилизаций, истоков человечества, истоков искусства. Привилегированной страной в этом отношении можно считать Францию.

Все, кто посещает пещеры, все, кто спускается под землю, должны быть очень внимательны и тщательно осматривать каменные, а также и глинистые стены и потолки. Рано или поздно испытанная усталость, пережитые опасности будут вознаграждены интереснейшими, захватывающими находками и даже подчас сенсационными открытиями.

Исследовать пещеру или пропасть, в той или иной мере уже известную, открытую (иногда уже давно) кем-то другим, конечно, несравненно менее интересно и привлекательно, чем исследовать полость, которую открыл сам. Поэтому всегда будет больше охотников открывать, чем желающих идти по чужим следам. В альпинизме желание быть первым тоже составляет особую привлекательность, но это несравнимо с первенством под землей.

Ведь альпинист открывает и изобретает только новый маршрут на известную уже вершину, которую достигали и раньше, но другими маршрутами, тогда как в спелеологии, открывая край пропасти или вход в пещеру, исследователь проникает в них как самый первый человек, и с каждым шагом, с каждой ступенькой он продвигается и углубляется в нечто совершенно новое и никому не известное.

Мои мысли часто обращались к пещере Сигалер — одному из моих самых интересных открытий. Я хорошо помнил акробатические трюки и мучительно трудное преодоление водных преград, позволившие нам с женой достичь третьего километра этой великолепной пещеры. Я знал, что пещера идет куда-то вверх от страшного девятого водопада, преодолеть который мы не смогли, и порой спрашивал себя, удастся ли когда-нибудь возобновить эти исследования. Я видел только одну возможность — заинтересовать в исследованиях какую-нибудь сильную команду и совместно с ней организовать сложную и дорогостоящую экспедицию в затерянное в горах подземелье.

Как-то я один дошел до второго километра и здесь у подножия первого водопада вспомнил, как вдвоем с женой штурмовали и преодолели восемь каскадов. Это воспоминание (может быть, потому, что оно было еще свежо) болезненно отозвалось в моем сердце, и я решил больше не возвращаться в Сигалер, тем более что увидел, что спокойствие пещеры нарушено и опошлено посетителями.

И вот однажды в 1953 году в течение одной недели я получил сразу два письма из совершенно различных источников, но относящихся к одному и тому же предмету и содержащих одинаковые проекты. Мне писали бельгийцы из Брюсселя и провансальцы из Марселя, причем и те и другие спрашивали, что произошло с гротом Сигалер, куда, по их сведениям, не было ни одной экспедиции после 1939 года. Они спрашивали о моих намерениях относительно этой пещеры и не буду ли я возражать, если они продолжат ее исследование.

Такое двойное обращение со стороны молодежи меня тронуло и было мне очень приятно. Я ответил им, что у меня нет никаких прав на пещеру Сигалер, что она в равной мере принадлежит всем, если говорить с точки зрения спелеологов, и что их интерес к незаконченным исследованиям в ней меня