наивысшее существо для человека[141]. Но поскольку речь идет о конкретном человеке, гуманизм одновременно является натурализмом, т.е. осуществлением человеческого мира. Это, в свою очередь, предполагает, что продукты труда как опосредования между человеком и миром принадлежат в равной степени всем. Поэтому ликвидация частной собственности, т.е. коммунизм, есть истинный гуманизм[142]. В конечном итоге для Маркса важна радикальная и универсальная эмансипация, полное возрождение человека, которое «возвращает человеческого мира, человеческих отношений к самому человеку»[143]. Необходимо изменить все общественные отношения, в которых человек ведет униженное, рабское, беспомощное, достойное презрения существование [144].
Такое понимание человека неизбежно должно было изменить перенятую у Фейербаха критику религии, расширить ее политические, экономические и практические границы. Классическая цитата встречается в труде Маркса «К критике гегелевской философии права» (1843–1844). Религия представляет собой не искаженное самосознание, а искаженное сознание мира; оно искажено, потому что является выражением искаженного мира; она — «общая теория этого мира», «его нравственная санкция», «его утешение и оправдание». «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа»[145].
В этих высказываниях много интересного. Во–первых, религия понимается как проекция. Исходным пунктом является, однако, не человек сам по себе; религия рассматривается, согласно позднейшей формулировке, как надстройка реальных отношений. Это особенно ясно видно в важной для критики религии главе «Капитала» под названием «Товарный фетишизм и его тайна». Товар для Маркса — «вещь, полная причуд метафизических тонкостей и теологических ухищрений»[146]. Мистика и тайна товара состоят в том, что он противопоставляет себя человеку как объект и демонстрирует ему его собственную сущность, производящую себя в процессе труда. Таким образом, товар имеет аналогию в «туманных областях религиозного мира» [147]. Поэтому упразднение религиозного отчуждения — только предпосылка истинного гуманизма. Атеистическая филантропия — исключительно философская и абстрактная; как упразднение фактических отчуждений она становится реальной лишь в коммунизме[148]. Во–вторых, религиозная иллюзия — не просто продукт господствующей касты священников, обманывающей народ. Маркс далек от такого примитивного просвещения. Он не говорит, как позднее Ленин, что религия — опиум Элл народа, преднамеренно внушенное ему утешение; Маркс называет религию опиумом парода, утешением, которое народ сам находит для облегчения тяжести жизни[149]. Религиозная идеология для Маркса не нечто произвольное, а что–то вроде необходимого природного процесса. «Сознание никогда не может быть чем–либо иным, как осознанным бытием»[150]. «Господствующие идеи суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений»[151]. Поэтому, если эти отношения изменятся, религия отомрет сама по себе. «Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой»[152]. Тогда исчезнет и потребность в религии. В–третьих, необходимо добавить, что оценка религии у Маркса — не исключительно отрицательная. Он видит в ней не только санкционирование и легитимацию существующих отношений, но также протест и воздыхание угнетенного творения. Однако религия обещает иллюзорное счастье, «воображаемые цветы на цепях»[153]. Эта иллюзия должна быть разрушена, чтобы человек взял свою историю в собственные руки, «чтобы он мыслил, действовал, преображал действительность». Поэтому критика религии представляет собой предпосылку мирской, политической, критики. «Задача истории — после того, как исчезнет потусторонняя истина, утвердить посюстороннюю истину»[154].
Является ли атеистическая предпосылка для Маркса существенной или же для него приемлемы вера в Бога и христианство, которые служат не оправданию гнета, а пророческой критике несправедливых общественных отношений и освобождению человека?
По этому вопросу существуют противоположные мнения[155]. Марксистско–ленинская идеология, являющаяся официальной в Советском Союзе и в других коммунистических государствах, видит в атеизме существенную часть своей доктрины, основу некоторых фундаментальных тезисов марксизма. Однако согласно мнению таких богословов, как Т.Штейнбюхель, М. Рединг, Г. Гольвицер, подобная связь не является неизбежной. Представители религиозного социализма (К.Ф.Блумхардт, Г.Куттер, Л.Рагац, ранний К.Барт, П.Тиллих) и раньше выступали за совместимость и даже соответствие марксистского стремления к миру и справедливости с христианским Евангелием. После 1945 г. состоялась Христианская мирная конференция (Й.Л.Громадка, Г. Иванд и др.), имели место многочисленные посреднические попытки, прежде всего в Италии и во Франции (Дж.Джирарди, Г.Фессар и др.), в Германии — дискуссии «Общества ап. Павла» (Paulus–Gesellschaft) и выходивший до 1975 г. «International Dialog — Zeitschrift» (под ред. Г.Форгримлера), в Австрии — «Neue Forum» (под ред. Г.Неннинга), а также основанное в 1972 г. в Сантьяго движение «Христиане за социализм». Новое политическое богословие, богословие революции и освобождения многое переняли у марксистских и неомарксистских философов (прежде всего анализ общественных отношений).
Официальное католическое вероучение так же не так однородно, как может показаться, если обратить внимание только на декреты Пия XII и Иоанна XXIII, запретивших католикам членство в коммунистической партии под угрозой отлучения от причастия. Уже социальная энциклика Пия XI Quadragesimo anno (1931) соприкасается в существенных пунктах с марксистским анализом и критикой капитализма. Эта критика сохранилась вплоть до самой первой социальной энциклики Иоанна Павла II Laborem exercens (1981). Энциклики Иоанна XXIII Расет in terris (1963), Павла VI Populorum progressio (1967) и пастырская конституция II Ватиканского собора Gaudium et spes свидетельствуют, кроме того, о более тонких различиях. Это особенно хорошо заметно в апостольском обращении Павла VI Octogesima adveniens (1971), в котором различаются разные уровни марксизма: марксизм как активная практика классовой борьбы, как осуществление полного политического и экономического господства, как идеология на основе исторического материализма и отрицания любых религиозных представлений, как научный метод и рабочий инструмент для исследования социальных и политических отношений. Данная энциклика достаточно реалистична, чтобы распознать внутреннюю связь этих уровней[156].
К.Маркс, действительно, всегда рассматривал атеистическую критику религии не только как историческую, по и как существенную предпосылку коммунизма, кроме того, он считал, что гуманистический импульс атеизма находит свое реальное осуществление лишь в коммунизме. Поэтому Маркс полемизировал не только против асоциального и отсталого в социальном отношении христианства, но и резко выступал против активного в социальной сфере и неравнодушного к рабочему вопросу христианства, с которым он познакомился в лице епископа Кеттелера[157] . Социальный, освободительный, даже революционный потенциал христианства обнаружили лишь его последователи — К. Каутский и Э. Блох. Однако Блох приписывал этот потенциал исключительно социализму и атеизму: ведь «без атеизма нет места мессианству»[158]. Согласно Блоху, только атеист может быть хорошим христианином[159]. Но даже если надежда на абсолютное будущее, при правильном понимании, не только не исключает активной внутриисторической работы на будущее, а дает ей силы, мотивирует и вдохновляет ее[160], то посюстороннее мессианство марксизма и эсхатологические надежды христиан, очевидно, все же несовместимы[161].
Причина этой несовместимости состоит в марксистском понимании человека,
