Осел, слушавший наши умные речи, расхохотался.

— Пожалуйста, одну минуту серьезности…

— Не надо. Почему я таскаю все время с собой Осла? Он служит мне противовесом.

— Не понял.

— Ты когда-нибудь смотрел на него вблизи?

Я попробовал.

У Дэнни было два лица. Одно — светилось гостеприимством, другое — печалилось ослиной физиономией, могильным юмором человека, научившегося жить в обществе, где он — клоун, презираемый, но презираемый людьми, на самом деле ничуть не лучшими, чем он сам.

— Ты думаешь, — сказал Финнеган, — что Дэнни всегда говорит что думает. Дэнни, что ты думаешь обо мне?

— Если я скажу, — ответил Дэнни, — то вы уволите меня.

— Правильно, — подтвердил Финнеган. — Знаешь, Эдди, поглядев на эту тушу цинизма высокой пробы, ты не поверишь, что когда-то Дэнни был идеалистом. В юности. Он был человеком с большой буквы! Профсоюзный деятель из Национального текстильного рабочего союза, Массачусетс, Фолл-Ривер, — верил в справедливость! Но чему можно сейчас верить? Я тебя спрашиваю, чему ты веришь? Одиночеству и удовольствию. Вот они — настоящие. Да? А еще? Ты говоришь о рекламном бизнесе. Ну что бы мы стали делать в рекламе, если бы говорили правду? Да, здесь, конечно, много шума, говоря языком фактов. Но неужели ты действительно думаешь, что звук работающего «Ройса» это перестук часов?

— Самый громкий звук, — вставил Дэнни, — это ваш голос, надиктовывающий письма этой сучке Куртц! — И заржал.

Финнеган поджал губы.

— Смотри! — погрозил он Дэнни. — Однажды ты переступишь границы!

Дэнни смолк.

Финнеган отвел меня в сторону.

— Может, сделать перерыв? — сказал он. — Так или иначе, сейчас я задействовать тебя не могу. Сам понимаешь, посадить тебя в какую-нибудь фирму после… В общем, скажу всем, что ты уехал отдыхать. Надолго. А коли так, то почему бы тебе и вправду не отдохнуть. Полной зарплаты не оставлю, но половину получать будешь.

— Я не хочу и половины, — сказал я.

Финнеган повернулся к Ослу:

— Дэнни, ты слышал? Он не хочет.

— Вам лучше посадить его в контору, где есть решетки на окнах.

Они рассмеялись.

Мы подошли к машине. Дэнни открыл заднюю дверь.

Финнеган отвел меня от автомобиля на прощальный совет.

— Ты еще встречаешься с Гвен Хант, как я понимаю? — спросил он.

— Нет.

— Извини, но ты врешь. Вчера ночью ты был у нее.

— Откуда такие сведения?

— Я плачу многим, чтобы быть в курсе поведения людей, важных для меня, и все, что я хочу в связи с этим сказать, — берегись! Мне надо было избавиться от нее раньше. Сейчас червоточинка в тебе из-за этой дамочки. Она запутала тебя, и в голове твоей — бардак. Она — разрушительница. Она не признает ни достижений цивилизации, ни Божьих заповедей.

— Так же, как и я.

Первый раз за все время общения с мистером Финнеганом его терпение лопнуло.

— Я хотел попросить Флоренс, — резанул он, — чтобы доктор поставил окончательный диагноз. Она сказала, что обязательно покажет мне его.

— Что вы хотите знать?

— Заключение доктора о последствиях автомобильной аварии. Я твой друг и хочу знать, была ли?..

— Черепная травма?

— Да. Я не слишком резок?

— Вовсе нет. Доктор сказал, все о’кей!

— По тебе не скажешь. Ты не тот, с кем я работал и кого прекрасно знал. С самого утра твое поведение непредсказуемо. С того момента, когда я предложил подвезти тебя до госпиталя. Эдди, я озабочен!

Он залез в машину. Осел держал дверь открытой.

— И еще. Час назад ты сделал то, что совершенно нельзя объяснить похожестью твоего образа мысли и той юной леди, про которую я упомянул. Ты понял, к чему я?

— Нет.

— Я говорю о моей речи. Ты уничтожил ее одним предложением. Ты попал в «десятку», в самую уязвимую часть. Но я подумал над твоими словами. Ты неправ. Речь превосходна.

Осел хлопнул дверью, и они уехали.

К этому времени голову стала сверлить мысль, что весь разговор-то в нашем семействе вертелся не об отце — все решили, что ему уже недолго осталось, — а обо мне. Вся проблема того момента завязывалась не вокруг старика Сэма, а вокруг его сына Эвангеле.

В голосе обращавшихся ко мне появилось новое. Большинство разговоров, даже самых обычных, несет в себе потаенную истеричность, проистекающую из обычной вещи, — жизнь, как ни крути, в силу своей природы, зла. Но журчание голосов вокруг меня производило впечатление именно журчания — так неестественно были они спокойны и просчитано благожелательны. Так родители сюсюкают с детьми. А я, глядя на подобное обхождение, думал, что дети всегда понимают, что именно так родители стараются управлять ими, что они презирают такой способ воспитания и на больших переменах вынашивают планы отмщения этим взрослым, которые так неуклюжи в опекунстве маленьких.

Я тоже ощутил себя малышом. Осторожные руки взрослых окружили меня и не дают упасть. Прохожие стали глядеть на меня неодобрительно. Поэтому мои «ушки» стали «на макушке» — я приготовился к ссорам и ожидал ото всех только неприятностей.

Пришел Майкл и принес послание из штаба. Я, стоя на тротуаре, провожая глазами машину Финнегана, выслушал послание.

— Девчонки ждут тебя, — сказал Майкл.

— Зачем?

— Хотят устроить семейный обед и потолковать.

Я ответил жестом. Неприличным.

— Не надо так, Эдди.

— Почему не надо?

— Да что с тобой?

— И что же это со мной?

— Ты сам не свой.

— Э-э, нет! Я — есть я! Давай лучше пропустим по рюмочке.

Майкл пить не стал, но в бар со мной пошел. Наверно, чтобы посмотреть, не переберу ли я. Я совсем рехнулся, подумав так? Два «Гибсона», выпитые залпом, влили в меня хандру.

На шестом этаже у лифта нас ждали Флоренс и Глория. Раскрывшаяся дверь лифта и явление моей персоны прервало их живую беседу и заставило неестественно улыбнуться. Или мне так показалось?

— Глория предлагает, — сказала Флоренс, — пообедать всем вместе.