тоже сюрприз! Поэтому, когда этот извращенец вышел из ванной в халате Чарльза, я взбесилась, прыгнула на него, негритянка за мной, и мы отделали его так, что ему пришлось улететь на две недели в Нассау, подлечиться на солнышке. Синяков и царапин мы наставили ему достаточно. Сидел там, пока все не прошло!

В общем, бомбу взорвало, и меня опять смыло на дно. Мотало, мотало, и если бы не Анди… Однажды ночью я была способна только на две вещи — или перерезать себе вены, или позвать Чарльза.

Он пришел сразу. Не знаю, заметил ли он, что я — на краю. Он сел и начал что-то болтать, как обычно. Твое молчание приводило меня в ужас, а Чарльз всегда что-то говорит, слушать его не обязательно, потому что знаешь, на уме у него ничего дурного. А все, что он думает, он тут же говорит.

Затем я поняла, что терять его никак нельзя. Я пошла на большой риск и сказала ему всю правду. Я сказала ему, кто я, кто он для меня, что я люблю его, искренне люблю, но вот отношения мужа и жены между нами вряд ли когда будут возможны. Я рассказала ему все про себя, все, чем я занималась, и все, что видела в своей жизни, — полную коробочку! Такой рассказ что-нибудь да значит, ведь никаких тайн не остается! Он сидел на стуле и рисовал в блокнотике. Я сказала ему, что не хочу быть такой, какая я есть, что как-то у меня получалось быть другой, но не знаю, получится ли еще. Но я не знаю, сказала я, не уверена, к примеру, что если увижу тебя, то все останется как прежде. И ты уйдешь. И все-таки ты сам вчера видел, он — сама обходительность, вежливость, даже обожание тебя. Ему и подружиться с тобой хотелось. А ты со своей гадкой ухмылкой!

А той ночью, когда я все сказала, он показал мне, что писал в блокноте: «От Чарльза — Гвен! О’кей на любых условиях!» Или вроде того! Он был на флоте, воевал, сидя в радиорубке, и, наверно, там научился жить в постоянной опасности, а домой отписывать бодрые письма.

— Минуту, — сказал я. — Ты собираешься поделиться с ним впечатлениями от этой ночи?

— Я сама натворила — мне и отчитываться. Но он может обидеться на тебя. И что в этом хорошего?

— Гвен, хочешь, я предреку твою судьбу? В один прекрасный день он зарубит тебя топором.

— Может быть.

— Ты думаешь, у него достанет сил терпеть тебя такую?

— Он хочет жениться на мне. Это — его идефикс.

— На тебе такой?

— Он говорит, что я изменюсь. И я тоже не хочу оставаться такой. Я не хочу чувствовать себя в полной зависимости от пушки меж твоих ног. Для меня секс не так уж много значит — с тобой, с кем другим…

— Я не верю тебе, — сказал я.

Тут из коридора донесся звук открываемой двери. Кто-то открыл дверь снаружи и мягко, но внушительно зашел. Затем раздался вдох промедления и Чарльз тихо произнес:

— Гвен?

— Да, Чарльз, — ответила она. — Но… — И Чарльз, начавший тихо открывать дверь в комнату, остановился. — Я не одна, приди попозже.

Возникла пауза.

Гвен спросила:

— Чарльз?

— Хорошо, — ответил он. — Я ухожу.

— Спасибо, Чарльз.

— Зайду потом, — сказал он.

— Пожалуйста, — сказала она.

Дверь квартиры плотно закрыли. Потом щелкнул запираемый звонок.

Через минуту, когда я подошел, чтобы поцеловать ее, она оттолкнула меня.

— Я хочу спать, — сказала она.

Я ушел в другую комнату и оделся.

Обратно в отель я не пошел. Со станции позвонил Эллен и дал ей адрес доктора, который Гвен написала мне перед уходом. Я сел на поезд в Стамфорд за двадцать минут до отправления, закрылся, как мог, отворотом плаща и заснул.

Кондуктор, разбудив меня, грубовато потребовал билет. Человек — это не нарушение общественного порядка только потому, что ему претит хамство! Некоторые пассажиры странно посмотрели на меня. Из-за их взглядов я так и не мог потом заснуть. Вспоминая сейчас то время, я понимаю, что именно в этом поезде меня охватило чувство, владевшее мной всю последующую неделю, — чувство, что окружавшие меня люди угрожают мне.

Когда я шагал от станции к госпиталю, мне почти преградил дорогу вынырнувший сзади и резко остановившийся «роллс-ройс». Дэнни О’Коннор, известный под прозвищем Дэнни-Осел, выскочил из машины, загородил мне дорогу и начал заталкивать меня в автомобиль мистера Финнегана. Будто он — военная полиция!

Вчера вечером телеграмма об увольнении со службы отправлена не была, поэтому формально мистер Финнеган оставался моим боссом. Он сидел на заднем сиденье и диктовал мисс Куртц, но я заметил, как он взглянул на меня. А так ли надо мне ехать с ним? Я заколебался. Это ведь не сумасшествие, не так ли? И не «эксцентричное» поведение, как он объявит позже!

Осел действовал, будто выбора у меня не оставалось. Дэнни в детстве, видимо, был заядлым хулиганом, в «Вильямсе и Мак-Элрое» это было признано всеми.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Садись в машину.

— Арест, что ли?

Осел расхохотался.

— Вы слышали? — крикнул он мистеру Финнегану. — Очень умный? Да? — сказал он мне. — Pischer!

Итак, новости распространились. В ночном суде присутствовал репортер. Как же без него в суде!

— Эдди! — Мистер Финнеган высунулся из окошка. — Не обращай внимания на этого идиота. Влезай!

— Я иду в госпиталь! — сказал я.

— И я туда же. Влезай. Я отвлекусь от тебя на минуту, — сказал мистер Финнеган, когда я уселся рядом с ним. — Хочу записать кое-какие мыслишки!

Осел открыл переднюю дверь и плюхнулся справа от шофера. Мы тронулись. Я поздоровался с секретаршей Финнегана, мисс Куртц. Она улыбнулась мне, потом согнала улыбку и снова стала деловитой.

Мистер Финнеган придержал меня за локоть. Казалось, он был настроен дружелюбно, одна из его светлых сигар перекочевала в мой нагрудный карман.

— Продолжим, Куртц, — сказал он.

Он готовил конфиденциальный доклад для группы производителей сигарет, которые платили ему высшей формой уважения — испрашивали у него совета по проблемам, охватывающим всю табачную индустрию целиком. Он согласился, об этом вскоре знал каждый работник отрасли, изыскать один день своего времени и не потребовал оплаты, если они выделят пять тысяч долларов на опекаемый его женой некий фонд милосердия. Производители табака имели, очевидно, крупные неприятности. Они согласились.

Мистер Финнеган одновременно использовал и диктофон, и знание Куртц стенографии. Потом он сверял человека и машину.