глубокое знание торговли, будет помогать новым собственникам советом и поддержкой».

Тейтельбаум воспринял это буквально. Он стал наведываться в свои бывшие магазины в качестве непрошеного советника. Дела, разумеется, шли абсолютно не так, как должны были идти, по его разумению. Товар был плохо помыт, не так уложен и соответствующим образом не освежался. Он быстро сообразил, что племянники работают на скорую прибыль, урезая на качестве. Потом он вывел на чистую воду нескольких вороватых продавцов и поведал о них племянникам. Но они закрывали глаза на маленькое воровство, позволяя некоторым облеченным властью служащим совершать «самую малость». В случае недоразумений с профсоюзами — это была дубинка против вожаков. Тейтельбаум питал отвращение к пакетам с рекламой какой-либо компании, вручаемой с товаром покупателям, и в свое время отказался делать это. Но нашлась одна, предложившая племянникам круглую сумму, разумеется, негласно, и после этого ожидать от родственников, что они за здорово живешь откажутся от шестизначной цифры, было бы наивно. Арнольд потребовал убрать рекламу и понизить цены для покупателей, чтобы возместить их расходы. Его предложение даже не было рассмотрено. Имя фирмы «Магазины Татл», которое раньше означало лучшее из лучших, постепенно изменило свое значение и начало приводить в смятение основателя: оно стало отдавать ловкачеством.

Из всего изложенного вытекало, что Ирвинг и Стюарт начали нервничать из-за посещений магазинов бывшим владельцем. Он неожиданно заявлялся в разные магазины и доводил управляющих до бешенства. Затем он появлялся в главном офисе и требовал встречи с племянниками. Те вскоре начали «отсутствовать». Тогда он стал сопровождать Стюарта на его игры в гольф, а Ирвинга — на его лодочную станцию. Поймав того или другого, Арнольд поносил их при всем честном народе.

Терпение братьев лопнуло в один прекрасный день, когда они попросили его покинуть магазин, в котором тот затевал скандал. Отказавшись либо уйти, либо заткнуться, он вынудил ребят вызвать полицию, а та силой выдворила его на улицу. Городок моментально обошло известие, унизительное для Арнольда в такой степени, что больше попыток зайти в магазин он не возобновлял. Он заперся в своем кабинете — ни с кем не разговаривая, никуда не выходя, почти не прикасаясь к пище, — и целыми днями просиживал в кожаном кресле, изводя себя мрачными мыслями.

Спустя какое-то время он отправился к своему старому юристу и попросил отыскать в сделке о продаже сети магазинов «Татл» какую-нибудь неувязку. Но юрист сам в свое время составил документ, и ответ его был соответствующим. Ко всему прочему, он произвел нужное впечатление на братьев и стал уже их юристом. И их счет играл зелеными бликами, тогда как счет Арнольда был мертв. Пришлось Арнольду нанять молодого адвоката, еще не оперившегося, всучить ему задаток и начать с самого начала.

Теперь, по крайней мере, появилось то, ради чего стоило жить. Он изнурял себя работой, проверяя и перепроверяя деловые бумаги, встречался с адвокатом, диктуя ему на магнитофон свои соображения по вечерам, а новой секретарше — днем. Он страстно желал расторгнуть сделку.

В это самое время окружающие, включая его самого, стали замечать, что у него с головой не все ладно. К примеру, он стал слышать какие-то звуки, а по ночам видеть кошмары. Жена, в его подозрениях, стала говорить о чем-то за его спиной с проклятыми племянниками и вскоре приняла их сторону. Если она уходила из дома, за ней следил его закадычный дружок по карточной игре такого же, как и он, возраста. Если жена говорила по телефону, он стал поднимать трубку параллельного, якобы по рассеянности, и слушал, о чем шла речь и с кем. Подозрения оказались напрасными, хотя изредка жена беседовала и с племянниками. И, надо сказать, отзывались они о нем очень нелестно.

Паранойя вошла в заключительную стадию. Отныне он подозревал всех. Ему казалось, что за ним установлено наблюдение. «Некоторые», как он был уверен, хотят «заполучить» на него «кое-что». В кабинет врезали новый замок. В обход правил к нему провели один незарегистрированный телефон, и Арнольд проверял, не подслушивают ли его.

Самой худшей из его маний стала привязанность к единственному внуку, Менделю (в школе Майклу) Тейтельбауму. Он мог вскочить среди ночи и побежать к бассейну — ему снилось, что мальчик мог туда упасть. Устав от ночных бдений, Арнольд приказал сровнять бассейн с землей. Враги, так до конца и не вычисленные, окружали его и пытались убить ребенка, чтобы досадить ему.

Арнольд часто звонил под придуманным предлогом своему сыну, доктору, с единственной целью — узнать, дома ли Мендель, спит ли он. Если внук шел гулять, то он следил за ним на расстоянии, следил и за няней, которую тоже подозревал. По результатам наблюдений он составил список тех, кто так или иначе говорил с ней или пробовал говорить, вручил лист сыну и потребовал уволить няньку. Сын отказался, но Арнольд умолял нанять частного детектива, услуги которого он будет оплачивать сам. Сын, конечно, не стал этого делать.

В конце концов произошло ужасное. Отправившись на прогулку с бабушкой, Мендель, играя, отбежал от нее и попал под грузовик. Тейтельбаум, пепельно-серый от горя, настоял на тщательном расследовании. Оно не выявило козней недругов, все произошло случайно: миссис Тейтельбаум была неосторожна, а мальчик — импульсивен, Мендель был мертв, госпожа Тейтельбаум не получила ни одной царапины, а Арнольд сломался.

Больше он с женой не говорил, только ругался на нее.

Он ушел из дома и некоторое время жил в отеле «Стратфорд». Долго ему там не дали продержаться и попросили уехать: он воевал со всем персоналом. Он начал менять гостиницы. Никто не мог сказать, где он жил. Но время от времени он неожиданно появлялся, врывался в спальню жены посреди ночи и доводил ее до белого каления. Она была вынуждена поменять замки на дверях.

В один прекрасный день он втиснул жену своего сына в угол и полчаса умолял ее сказать, где настоящее место захоронения внука. Он хотел перевезти тело в другой город, где оно будет в безопасности. С женщиной случилась истерика.

Страдающий паранойей Тейтельбаум, болезнь была уже всем очевидна, стал прилагать отчаянные попытки для разбирательства своего дела. Он хотел начать бизнес с нуля, присвоив заново имя «Татл». Он хотел начать с одного магазина, потом приобрести другой, восстановить всю сеть. На этот раз не для продажи. Он отправился к банкирам, и выражение его лица после визита красноречиво говорило, что, заполучи он имя «Татл» назад, финансовая поддержка ему обеспечена. Банкиры же, в свою очередь, уверились в том, что его рассудок серьезно поврежден.

Слух о психическом расстройстве обежал все уголки города. Юный юрист, понявший, что дело становится посмешищем, внезапно исчез. Я не хочу начинать карьеру, сказал он Тейтельбауму, с печатью кретина на лбу, и посоветовал бывшему зеленщику бросить эту безнадегу. По его рассказам, вслед за этой фразой Тейтельбаум покусился на его юную жизнь. Истошный вопль юриста привлек в комнату полицию, которой заранее предложили быть начеку в прихожей. В кармане Арнольда Тейтельбаума был найден пистолет. Какой-то журналист, учуявший жареное, был тут как тут и застал фазу ареста. Тейтельбаум обвинил юриста в получении взятки от племянников, чтобы тот прекратил подготовку процесса. Взятка имела место, и скандал был освещен прессой — семья была в шоке от стыда. После этого семейный совет постановил: проблем с помещением Арнольда Тейтельбаума в психиатрическую лечебницу нет.

Все это самым бесстыдным образом было написано на страницах дела; иногда в деталях, жутких и циничных, иногда читалось между строк, иногда вместо чернил писали кровью этого человека. Его боль, заключенная в неграмотных описаниях дела, была неописуемой. Более страшного документа я никогда в жизни не видел.

И я еще свысока относился к нему!

От стыда за свое поведение я мог с трудом поприветствовать его на следующее утро. Я сказал, что он мне понравился, но Арнольд был безучастен. Он сожалел, что дал мне ознакомиться с содержимым конвертов, и заставил меня поклясться, что я не проболтаюсь. И я клялся, несколько раз!

Все это глубоко затронуло мне душу. Каждый день я часами просиживал с пациентами больницы и вел с ними неторопливые беседы. Первый раз в жизни мне удалось установить нормальные человеческие отношения с людьми не моего круга. Я ни перед кем не чувствовал превосходства, я мог говорить прямо и честно, слушать без предубеждений и воспринимать сказанное сердцем. Даже самое нелепое.

К примеру, по воскресеньям в больницу, чтобы навестить своего «мальчика», перевалившего за пятый десяток, приходила одна еще вполне крепкая женщина восьмидесяти лет, его мама. Она приносила домашний обед, брала его на лужайку, где на свежем воздухе усаживала на травку, завязывала тому платок вокруг шеи и кормила с ложечки. Люди проходили мимо, а она улыбалась им. Просто уйти потом она не