– Ирочка, а к тебе он не приставал?

– Пробовал. Я Коненко пожаловалась – он и отвязался.

– А не боишься, что сейчас, раз Коненко больше нет, Барсуков опять за тебя возьмется?

– А я увольняюсь! – радостно сообщила Ирочка. – Я же замуж выхожу. Все равно собиралась работу бросать. А как Коненко убили, сразу заявление написала. Отработаю две недели и все. А если попробует меня хоть пальцем тронуть, я жениху пожалуюсь – пусть он дорогому Вадиму Дмитриевичу морду набьет.

Строя эти жестокие планы, Ирочка выглядела совершенно счастливым человеком. По поводу ее отношения к любвеобильному шефу сомневаться не приходилось.

– А как же девчонки соглашаются, если все знают, какой Барсуков бабник?

– Да кто как. Некоторые и сами не прочь. Кто-то надеется, что Барсуков после этого зарплату поднимет. Некоторые – дурочки наивные. За чистую монету все принимают, а потом страдают.

– Так что же вы их не предупредите? Тех, которые наивные.

– Предупреждаем. Только толку никакого. Каждая ведь думает, что это с другими было несерьезно, а уж с ней-то все будет по-настоящему.

Ирочка заметно погрустнела и продолжила совсем уж тоскливым голосом:

– Сейчас вот он новенькую девочку обхаживает. Совсем молоденькая, лет двадцать, и наивная, как ребенок. Я попыталась с ней поговорить, предупредить, что Барсуков сволочь знатная. Куда там! «Он, – говорит, – меня любит. И я его люблю». И глазами огромными на меня смотрит. Идиотка! «Оксана, – говорю, – бросит он тебя недели через две». Не верит, головой мотает. А потом страдать будет. Жалко.

Мы помолчали. А о чем тут говорить? Жалко, конечно, эту неведомую мне Оксану. Жалко и обидно. Но помочь ей в этой ситуации вряд ли можно. Трудно спасать человека, который спасаться совсем не хочет. В конце концов, не она первая, кто поддался на сладкие речи записных ловеласов. Ирочка ведь попыталась ее предупредить, правда, безрезультатно. Но хоть совесть свою немного успокоила. А все равно противно.

Распрощавшись с Ирочкой, я еще немного побродила по магазину. Но покупательского энтузиазма у меня сильно поубавилось. Да и вообще, настроение испортилось. Неужели судьба неизвестной наивной дурочки так меня обеспокоила? С чего бы это? Наверно потому, что рассказ Ирочки просто в очередной раз напомнил мне, какие мужчины коварные существа. Надо же! А я-то думала, что подобные новости меня уже не задевают.

Потолкавшись с тележкой между прилавками, и загрузив ее доверху, я добрела, наконец, до кассы.

Потом некоторое время в полном недоумении рассматривала гору пакетов и пакетиков, в которые едва поместилось содержимое моей тележки. Интересно, как я все это дотащу до дома? А в этом магазине, случайно, не дают тележки напрокат? Это был бы неплохой выход. Я бы быстренько добежала с тележкой до дома, а потом вернула ее при случае. Может, спросить у кого-нибудь разрешение? Я посмотрела на охранника, подозрительно оглядывающего каждого выходящего из магазина, и спрашивать передумала. Этот тележку точно не даст. Вон как глазами зыркает.

Я вздохнула и подхватила свои пакеты, стараясь распределить вес провианта поровну между двумя руками. Это я когда-то прочитала, что женщинам, для правильной осанки, следует равномерно нагружать обе руки. Интересно, когда неведомые специалисты по осанке это советовали, они предполагали, что женщинам приходится переносить килограммов по двадцать за один раз? И насколько улучшится моя осанка после того, как я доковыляю до дома, волоча в каждой руке по десять кило еды?

«И зачем же я столько набрала?» – эта мысль неотвязно крутилась у меня в голове всю дорогу до дома. Я вспоминала, что лежит в пакетах, и ужасалась. Зачем мне, спрашивается, четыре пакета сока? Я не могла решить, какого сока мне хочется, поэтому накупила разных.

«Вот и тащи теперь, – мстительно сказала я себе самой. – В следующий раз будешь умнее. Возьмешь пакетик яблочного и успокоишься. Или вишневого… Или персикового…»

Да уж, плохи мои дела! Совсем плохи. Разговариваю сама с собой, как будто за день с другими не наговорилась. Да еще и со здравым смыслом не дружу. Вот и отдуваюсь теперь за собственную невоздержанность.

Дождь хлынул аккуратненько в тот момент, когда я закрывала за собой подъездную дверь. Хотя, «закрывала» – это я неправильно выразилась. Учитывая, что все доставшиеся от природы руки, были у меня заняты пакетами с треклятым соком, я просто-напросто старалась быстренько проскочить в чудом открытую дверь, и не получить от нее дополнительного ускорения.

Зато дома, рассовав покупки в холодильник, я снова полюбила жизнь.

Я даже поставила греть чайник и красиво разложила на тарелке порезанную колбаску. И лимон порезала заранее, не дождавшись чая.

Не буду сегодня ничего готовить. Даже пельмени, купленные в последний момент, не буду варить. Вот только салатик какой-нибудь совершенно легкий настрогаю. И чай с лимоном. В большой кружке. Я ведь хотела пить чай с лимоном и смотреть в окно на дождь? Пожалуйста! Дождь уже имеется, дело за малым – дождаться, когда закипит чайник. А потом – тихий вечер одинокой девушки: чай, салат и дождь за окном.

Под шум дождя еще засыпать хорошо. Только спать пока рано – надо еще звонка от Димыча дождаться.

Димыч позвонил в половине девятого и решительно поинтересовался:

– Что у тебя на ужин?

– Ничего, – растерянно ответила я, слегка огорошенная таким началом разговора, – чай с лимоном.

– А кроме чая? – раздраженно продолжил телефонный допрос любопытный опер.

– Ну, могу пельмени сварить, – промямлила я неуверенно.

– Вари. Я сейчас к тебе зайду, – сообщил Димыч и отключился.

Вот те на! И это вместо обещанной информации о загадочном телефонном номере? А как же мой тихий вечер с кружкой чая? Хорошо хоть пельменей купила.

Ворча себе под нос, я поставила кипятить воду и порезала остатки колбасы – гулять так гулять! Ладно, покромсаю еще салат этому обормоту. С сытым Димычем, вроде, можно разговаривать без особого морального ущерба. А вот голодный он просто зверь.

Димыч нарисовался на пороге минут через пять. Голодный, насквозь мокрый, в джинсах, заляпанных чем-то непонятным чуть ли не до колен.

– Что это? – не особенно надеясь на ответ, поинтересовалась я и ткнула пальцем куда-то в Димычевы ноги.

– Цемент, – сообщил он. – Я на стройке был. Испачкался. У них там, блин, везде цемент.

– Зачем тебя на стройку понесло?

– Свидетелей опрашивал. По убийству.

– Какие на стройке свидетели? Коненко же на набережной убили.

– А ты думаешь, кроме твоего Коненко, больше и убить некого? – возмутился Захаров. – Есть и другие достойные люди, не переживай.

– Так это другое убийство, что ли?

– Догадалась, слава тебе господи! У меня, и кроме твоего ненаглядного Коненко, дел хватает. А где пельмени-то?

Димыч стащил мокрые кроссовки и решительно двинулся на кухню. Я постояла немножко в растерянности и тихонько пошла следом.

Интересно все-таки, почему я, заплатившая за аренду этой квартиры не такие уж маленькие деньги, чувствую себя здесь в гостях, а наглый Димыч ведет себя совершенно по-хозяйски, хоть и пришел сюда только второй раз?

Тем временем Димыч, обнаруживший на столе колбасу, потерял ко мне всякий интерес. Да, если честно, и терять то было нечего. Еда его всегда интересовала больше, чем я. По крайней мере, те несколько дней, что мы с ним знакомы.

– У тебя есть спортивные штаны? – поинтересовался Димыч, энергично пережевывая бутерброд.

– Есть. А зачем?