На работе Маришке дали две недели отдыха, причем с сохранением содержания. Впрочем, насчет сохранения я не вполне уверен, может, он просто «спаси и сохрани» бормотал, Геннадий свет Андреевич, только очень неразборчиво. Он бы и на месяц ее отпустил без вопросов, их не по фигуре пугливый директор. Хорошо еще, в обморок не грохнулся, когда Маришка решительным жестом швырнула на стол свое сомбреро. А то откачивай его потом. На такую тушу нашатыря нужно минимум пол-литра.

Фрайденталь, когда его отыскали, оказался смелее. Даже пошутил невесело: «Жаль, я-то думал, вы — русалка».

В общем, общаться после такого ни с кем не хотелось, особенно Маришке. Даже с незнакомым человеком. Даже в очереди за хлебом. Не за себя неспокойно — за окружающих. Мало ли… Не хотелось заражать кого попало непонятно чем. Так что все время со второй половины четверга по воскресный полдень я никаких личных контактов ни с кем не имел. Кроме, разумеется, Маришки, с которой мы и так в одной лодке. «Инфекция к инфекции», как тактично выразилась она.

Общение с внешним миром ограничилось телефонными звонками.

Первым, поздно вечером в субботу, позвонил Игнат. Его звонок отвлек меня от важной миссии по освобождению Земли от инопланетных захватчиков. (Признаться, после того, как расстрелял из гранатомета первого монстра, я внимательно посмотрел на свои пальцы, гоняющие мышку. Но нет, оказалось, убийство нарисованного пришельца, совершенное ради защиты родины, грехом не считается.)

Я ответил «да», недослушав вежливого писательского:

— Прошу прощения, это Александр?

— А это, — предположил я, — санитар душ?

— Да, — подтвердил Валерьев и спросил, не случилось еще чего-нибудь примечательного за последние дни?

— О! — сказал я. — Чего только не случилось!

Игнат по обыкновению слушал внимательно, не перебивая. Только пару раз, когда в трубке раздавался рев стартующего самолета, громко просил повторить. Наверное, звонил из таксофона неподалеку от дома.

— Значит, основных выводов три, — подытожил он. — Во-первых, наказываются не только проступки, но и помыслы. Во-вторых, если ты совершил несколько разных грехов, их цвета смешиваются. И наконец главное открытие недели: это передается. Хотя и неизвестным нам способом.

— Угу, — подтвердил я. — Собираешься на завтрашнюю проповедь?

— Теперь точно. — Игнат помедлил, прежде чем признаться. — Знаешь, я, наверное, напишу обо всем этом книгу.

— С цветными картинками? — улыбнулся я и напомнил: — Ты же про тоталитарные секты собирался писать.

— А разве это не секта? С главным сектоидом во главе.

— Пока что-то не заметно. Контролировать нас никто не пытается, в иерархическую пирамидку не выстраивает…

— И тем не менее, — сказал писатель. — Только объединения людей, возникающие стихийно, как правило, вокруг какой-либо идеи, с неявной системой управления, основанной на добровольном подчинении, имеют шанс просуществовать тысячелетия. Примером тому — большинство мировых религий.

— Религий?.. — улыбнулся я. — Надеешься написать новое «Откровение» в духе Иоанна Богослова? Какой-нибудь «Апокалипсис-2», записки уцелевшего? «Миссия мессии — замесить месиво», так, чтоб остальные потом две тысячи лет расхлебывали?

— Почему нет? Есть версия, что Иоанн вел свои записи с натуры.

Сам он говорит, что наблюдал за событиями, описанными в «Откровении», «пребывая в духе».

— Интересно, что бы он написал, пребывая не в духе. Я бы почитал.

— Ты вообще в курсе, что такое эсхатология?

— Наука о грехах? — подумав, предположил я.

— Не только. В глобальном смысле — о конце света. И начале нового.

— Ладно, — вздохнул я, глядя в черноту за расшторенным окном.

— Что-то и вправду уже темно, спать пора.

— До завтра, — попрощался вестник конца света. — Если оно, конечно, наступит.

Ну разве может после таких разговоров присниться что-нибудь хорошее?..

Вторым позвонил Пашка. В воскресенье, перед самым выходом. Сказал, что тоже собирается на проповедь и будет ждать меня где-нибудь без пятнадцати на «Парке», в центре зала.

— Почему в центре? — удивился я. — Ты разве не на колесах?

— Он еще спрашивает! — фыркнул Пашка. — Вброна ты дебелая! Не надо было каркать про трансмиссию!

«Ну вот, — подумал я. — Все вольные и невольные участники событий собираются в одном месте. Не хватает только звонка от распространителя календариков-закладок и его запинающегося голоса:

— Мы встретиться будем? Где везде? Нэ-э-э… Всегда? Не забывайтесь про билеты. Приглашающие.

— Сам договорился, сам и встречайся, — проворчала Маришка. С тех пор, как мы вышли из дома, я не дождался от нее ни одного ласкового слова.

— А ты? — спросил я.

— А я пока по улице прогуляюсь, в парке на скамейке посижу. Погода позволяет.

В этом она права. Первый апрельский денек и впрямь радовал подмороженные за зиму сердца москвичей. Солнце разогнало тучи, вскипели термометры за окнами, подсохли тротуары. Первый день настоящей весны пришелся на воскресенье. Красный день календаря.

Пашка встретил меня вопросом:

— Что у тебя с лицом?

— А что? — Я мгновенно напрягся и потрогал щеку ладонью. На ощупь — ничего особенного.

— Да оно же у тебя зеленое!

В первый момент я испытал паническое желание втянуть руки в рукава, а лыжную шапочку размотать до подбородка. Во второй — бросил взгляд на верный индикатор — собственную ладонь. В третий — вспомнил наконец, какой сегодня день.

— А у тебя, дальтоник, — запоздало парировал, — вся спина белая!

Пашка расхохотался, довольный удавшимся розыгрышем. Я начал обдумывать способы ужасной мести.

На входе в парк, примыкающий к Центральному Дому Энергетика, нас встретило объявление о выставке под открытым небом «Конденсаторы на рубеже веков». Первые два экспоната — гипсовая лейденская банка и гигантский соленоид — возвышались по обе стороны от присыпанной мелким щебнем аллеи.

Как раз под лейденской банкой мы и обнаружили Маришку. Она стояла, немного пригнувшись, за цилиндрическим основанием скульптуры и как будто от кого-то пряталась.

— Мари-иш! — окликнул я. Она резко обернулась и приложила палец к губам. — Что такое? — прошептал я, оказавшись рядом.

— Тихо! — Ее напряженные губы почти не двигались. — Здесь убийца!

— Многосерийный? — уточнил я.

— Пока не знаю. Он еще никого не убил.

— А у тебя, — заметил я, — вся спина белая. — И попытался отряхнуть мелкую гипсовую пудру с Маришкиного плаща.

— Хватит шутить! Я серьезно!

Ее состояние я оценил как предистерическое, поэтому не стал возражать, промямлил только:

— Я тоже, — но прикоснуться уже не пытался.

— Что за убийца? — вступил в беседу Пашка. — Тебе кто-нибудь угрожал?

— Да! То есть нет. Он только время спросил. А у самого часы на руке — здоровые такие, и сама рука