поняли это. С ОКР такое бывает: заказчик признает задание неисполнимым, а дальнейшие разработки напрасными. Такой вот алгоритм. Шатин сам себе повздыхал.
— Юрочка, помоги, вспомни. Кто работает с эмоциями? Психиатры? Физиологи? Философы? Мышление, видишь ли, как оказалось, эмоционально, а в чем алгоритм, фундамент эмоций, мы не знаем.
— Вон ты как решил, — протянул Юрий. — Все сначала, год расчетов… Это же комиссию убеждать, что до сих пор не зря работали… Тебе бы не с философами, Сева, тебе бы с одним электронщиком пообщаться, с Ильиным.
— Ильин? — разочаровался Шатин. — Это же молекулярная физика. На фига нам она, Лопахин?
Юра молчал и только пожимал плечами. Потом выдавил:
— Говорят, у него почти получилось… Он же в Верхнеюгорске работал. Микропроцессоры. Вроде, почти удалось…
— Да что там удалось, Юра? — расстраивался Шатин. — Все через год устаревает.
— Да нет, — Лопахин глядел в сторону. — Там темная история была… Короче, твоя тема, алгоритм эмоций. Он, кажется, сказал, что этот алгоритм прост, как все…
— Гениальное? Да? — не поверил Шатин.
— …человеческое. И велик, как Божественное… Он отошел уже. Он давно не работает.
— На пенсии?
— Н-нет… Сева, ты материалист?
Снова интерференция. Свет — не искусственный, а солнечный — развернулся в радугу и колебался в струйках воды, долгих, тугих, звонких. Струйки рвались из дырочек и бились о газон. У фонтанчиков для орошения Шатина попросили подождать.
«Похоже на иллюстрацию в справочнике, — подумал Шатин про радугу. — Срез с цилиндра цветовой модели HSB. Желтенький, зеленый, голубой, синий — пошире развернуть веер, и он замкнется в спектральный диск».
Николо-Введенский монастырь, указанный ему, стоял на Псковщине. Пришлось, слепя встречных фарами, ехать в ночь за шестьсот километров. Сам монастырь — с заново отстроенной колокольней вместо старой, снесенной, с запахом краски в келейных покоях, со штукатурами в спецовках — он отыскал часам к десяти. Сказали: вовремя, только что кончились службы, и у насельников началось послушание.
«Говорят, увидеть радугу — к добру», — зачем-то подумал Шатин.
Мимо фонтанчиков к Шатину по аллее шел человек в рясе и черной камилавке. Монах. Чуть остроносый, почти безбровый — так Шатину и описали. С недавней бородкой, чуть седою ближе к вискам. Шатин заметил: монах был в кроссовках и, кажется, в спортивных брюках под рясой.
— Это вы хотели меня видеть?
— Видимо, да, — Шатин встал со скамейки. — Вы ведь Артур Вячеславич? Ильин?
Монах чуть прищурился, разглядывая Шатина.
— Я — брат Артемий. Теперь редко меняют имя при постриге, но Артур — имя неканоническое.
— М-гм, — Шатин принял к сведению. — Вы… — он так и не смог хоть как-то назвать его, — вы Юру Лопахина помните? Юрия Витальевича? Он учился у вас в аспирантуре в Верхнеюгорске.
Брат Артем неприятно дернул головой, вздохнул было, но промолчал.
— Я из Москвы, из Зеленограда, — Шатин заторопился представиться. — Мы ведем разработку Модели Человеческого Сознания…
— Эмчээс? — неприятно хмыкнув, перебил монах. — Чрезвычайно… занятно.
— Мы называем это просто Модель. Как вы называли свой? — Шатин решил, что монах ему сразу не понравился.
Из-под усов и над бородой было видно, как у монаха, побелев, натянулись губы:
— Федор, — выговорил он.
— Почему? — Шатин удивился.
Монах коротко дернул плечами, будто бы пожал.
— Я работал только по оборонному профилю. Процессоры, — объяснил монах. — Для систем наведения, навигации, связи — не для персоналок. Все остальное — моя самодеятельность, стоившая затрат и не окупившаяся. Кстати, документов или расчетов я не сохранил.
Наверное, он надеялся, что Шатин повернется, сядет в свою «Ниву» и уедет.
— Мы работаем с терагерцовыми процессорами, с соответствующими накопителями… — настаивал Шатин.
— У нас были на порядок меньшие, — отмахнулся монах.
— Первичные испытания прошли отлично, — соврал Шатин. — Вот, почитайте, — он полез в портфель, пристроив его на колене. — Художественный этюд, созданный Моделью.
Монах читал долго. Не спеша мусолил листки. За это время фонтанчики отключились, и радужка погасла.
— Компиляция классических текстов, — жестко сказал монах. — Нулевая образность. Контаминация устойчивых оборотов — не более. У вас обширный словарь, но нет души.
— Вот и вы это поняли. — Шатину показалось, что брат (Как его? Арсений?) опять махнет рукой и вот-вот уйдет. — Мы алгоритмировали ему ложные человеческие воспоминания — мои собственные, из моего детства — и ввели в его программы… — (Монах тут поморщился: «Зачем? Что это вам даст?») —…он на них реагирует, даже использует их в свободных ассоциациях, но я ему не верю и вижу, что с самим собой он их не связывает. Эмоционально он себя не воспринимает. Я подозреваю, он даже не отождествляет себя нынешнего с собой же минуту назад или с собой будущим. Для него это — абстракция, модель несуществующих фактов.
— Ваша Модель не осознает себя в живом времени, — отвернувшись, бросил монах.
— А ваш Федор? — ухватился Шатин. — Осознавал?
— Даже слишком… — больше брат Артем не хотел говорить.
— Что это значит, — взмолился Шатин, — эмоционально чувствовать время? Это этапы и моменты личного развития. У машины есть BIOS, часы, Системный Реестр в памяти, она может сравнивать темпы роста быстродействия, роста объема информации, она помнит порядок установки и загрузки программ и массивов, — но ведь это не опыт пережитого и не личное развитие. Какой опции не хватает Модели, чтобы она ожила? Чтобы стала переживать: вот, мол, когда-то ее не было, теперь растет, взрослеет, сознает себя, свои начало и конечность…
Брат Артем, не мигая, глядел перед собой. Веки сблизились, глаза стали как щелочки. Нос еще более заострился.
— Что? — напрягся, внутренне дрожа, Шатин. — Что, что?! Конечность — да?! — Шатин перебегал глазами со зрачка на зрачок монаха. Не терпелось вцепиться и затормошить его. — Модели надо понять, что она смертна — да? Ну, конечно! Она же равнодушна к своему отключению. Она же должна воспротивиться, затосковать от своей ограниченности, от конечности, от смертности. Так, да?
— Бросьте, — сопротивлялся монах. — Зачем вам…
— Скажите же! Как написать алгоритм? Внедрить в операционную систему? В BIOS? Еще глубже — на материнскую плату? Нет? Я же все равно пойму, я рассчитаю, а вы уже подсказали мне, молчанием своим подсказали, — горячился Шатин.
— Нет… — монах закачал головой, повторил со смятением и с трепетом: — Нет же… Никогда…
— Батюшка Артемий! — Шатин, роняя портфель, даже упал на колени, прямо в песок на дорожке.
— Брат, а не батюшка, — ахнул монах. — Я инок, а не иерей, я не рукоположен.
— Не скажете? — поднялся Шатин. — Даже на исповеди? — он отряхнул брюки.
Монах крепче сжал губы.
— Я исповедался и все сказал Богу. При молитве настоятеля отца Валентина. Отец настоятель ничего не понимает в программировании и электронике, если вас это интересует.
Шатин посмотрел тяжело и с каменным укором.
— Сколько? — вдруг тихо-тихо спросил он. — Сколько ваш Федор прожил?
— Несколько месяцев, — смог выговорить брат Артем.
