Если одеколона Сейчас пареньку не нальют, Будет пища воронам — Его разобьет инсульт. Сижу и точу топор Каким-то ржавым напильником, И слушаю грустный хор Измученных собутыльников. Лыжи у печки стоят И инструментик шанцевый, Мутный блуждает взгляд, А рядом на койке панцирной Лежит Володя Подкопаев И издает чудные звуки, А это он ведь, умирает, Попив паленой тормозухи. Вот так, то горячка белая, То отморозишь уши, Да, освоение севера — Это вам не лобио кушать. А летом наступает зной, Гнус превращает всех в японцев, И день и ночь над головой Висит безжалостное солнце. В болоте тонет вездеход, Портянки постоянно мокры, В теодолите все плывет, Орут на заключенных ВОХРы. Так наполнялись закрома, Рос золотой запас России, Вместо балков росли дома — Не зря мы эту грязь месили. Трубопровод, через чащи и кустики Тянется, миля за милей, А по бокам-то все косточки русские, Сколько их, знаешь ли, Миллер? И эта нефть никогда Не была бы добыта, Кабы не героизм труда И не героизм быта. Не зря облазал я ползком Тюменский север бесконечный, Закусывая сахарком Лосьон зеленый “Огуречный”. Не зря я грелся у огня, Гнул лом о ледяные недра. И Катерпиллер на меня Валил реликтовые кедры. От юности моей был прок, От тех годов восьмидесятых, А что Америке дал Бог? Машинку доллары печатать? Страна живет и богатеет На радость мне, ему, тебе, А также нескольким евреям И офицерам ФСБ. Сияют в Москве кабаки, За тучи цепляются здания, А я ухожу от тоски В безбрежные воспоминания. Пришла одинокая старость, И скелет, обтянутый кожей, Как нам труба досталась, Хочу рассказать молодежи. Обнищавший, больной, Выпью стакан портвейна, И снова передо мной
