— Сударь, вы такой образованный человек, — сказал Бюва, обращаясь к старшему писарю. — Нельзя ли вас попросить объяснить мне, что из себя представляют колодки для пыток?

— Дорогой Бюва, — ответил тот, явно польщенный полученным комплиментом, — я могу вам с полным знанием дела это рассказать, так как видел в прошлом году, как их надевали на Дюшофура.

— Сударь, мне было бы интересно узнать…

— Колодки, дорогой Бюва, — важным тоном продолжал господин Дюкудре, — это всего-навсего четыре доски, напоминающие бочарные.

— Отлично.

— Так вот, вашу (когда я говорю «вашу», вы сами понимаете, дорогой Бюва, я вовсе не имею в виду лично вас) правую ногу зажимают между двумя досками; потом эти доски закрепляют веревкой. То же самое проделывают и с левой ногой. Затем обе ноги связывают вместе и между средними досками колотушкой вбивают клинья. Пять клиньев при обычном допросе, десять — при допросе с пристрастием.

— Но, — проговорил Бюва изменившимся голосом, — господин Дюкудре, ноги после этого, наверное, в ужасном состоянии?

— Они просто-напросто оказываются размозженными. Когда, например, вбивали шестой клин, кости Дюшофура раздробились, а при восьмом вместе с кровью потекла мозговая жидкость.

Бюва побледнел как смерть и присел на лесенку, так как боялся упасть.

— Господи Иисусе! — пробормотал он. — Что это такое вы говорите, господин Дюкудре?

— Чистую правду, мой дорогой Бюва. Прочтите описание казни Урбена Грандье: вы найдете там протокол пыток и увидите сами, лгу ли я.

— У меня как раз в руках протокол. Протокол пыток бедного господина Ван ден Эндена.

— Отлично, читайте.

Бюва устремил взгляд в книгу и прочел:

Бюва отер платком пот, выступивший на лбу, и продолжал читать.

— Что это с вами, Бюва? — воскликнул Дюкудре, увидев, что писец побледнел и зашатался. — Да ведь вам дурно!

— Ах, господин Дюкудре, — прошептал Бюва, роняя книгу, и поплелся к своему креслу, словно уже не мог держаться на размозженных ногах. — Ах, господин Дюкудре, я чувствую, что силы меня покидают.

— Вот что значит заниматься чтением, вместо того чтобы работать, — сказал тот служащий, который так долго очинял перо. — Если бы вы прилежно вносили книги в регистр и наклеивали этикетки на корешки, ничего подобного не случилось бы. Но господин Бюва изволит читать! Господин Бюва желает пополнить свое образование!..

— Ну, папаша Бюва, вам теперь уже лучше? — спросил Дюкудре.

— Да, сударь, потому что я принял решение, бесповоротное решение. Было бы несправедливо, ей- Богу, если бы мне пришлось отвечать за преступление, которого я не совершал. У меня есть обязательства перед обществом, перед моей воспитанницей, перед самим собой. Господин Дюкудре, если меня вызовет господин хранитель библиотеки, передайте ему, пожалуйста, что я ушел по неотложному делу.

И Бюва, вынув из своего ящика сверток бумаг, нахлобучил на голову шляпу, схватил трость и, даже не обернувшись, вышел из комнаты с величественным видом, который придавало ему отчаяние.

— Знаете, куда он идет? — спросил служащий, очинявший перо.

— Нет, — ответил Дюкудре.

— Пошел небось играть в шары на Елисейские поля или на Поршерон.

Но служащий ошибся: Бюва не отправился ни на Елисейские поля, ни на Поршерон.

Он отправился к Дюбуа.

— Господин Жан Бюва! — доложил лакей.

Дюбуа вытянул свою змеиную головку и не без труда разглядел за широкой фигурой лакея, заполнявшего собой весь дверной проем, толстенького человечка с бледным лицом и дрожащими коленками, который покашливал, чтобы придать себе побольше уверенности. С первого взгляда Дюбуа понял, с кем имеет дело.

— Пусть войдет, — сказал Дюбуа.

Лакей отошел в сторону, и Жан Бюва показался на пороге.

— Входите же, входите, — сказал Дюбуа.

— Вы мне оказываете большую честь, сударь, — пробормотал Бюва, не двигаясь с места.

— Закройте дверь и оставьте нас, — сказал Дюбуа лакею.