— Епископ Нантский?

— Ни больше ни меньше.

— Трессан?

— Он самый.

— Не может быть!

— Глядите, вот он.

В этот момент дверь открылась, и лакей доложил о приходе епископа Нантского.

— Входите, монсеньер, входите, — сказал Дюбуа, делая несколько шагов ему навстречу. — Его высочество только что изволил почтить нас обоих, назначив меня, как я вам говорил, архиепископом Камбре, а вам поручив посвятить меня в сан.

— Господин де Трессан, — спросил регент, — вы в самом деле согласны сделать аббата архиепископом?

— Желание вашего высочества для меня равносильно приказу, монсеньер.

— Но вы знаете, что он простой аббат и не имеет никакого сана?..

— Что ж из этого, монсеньер? — прервал регента Дюбуа. — Епископ вам скажет, что все эти формальности можно проделать в один день.

— История не знает такого примера!

— Нет, вы ошибаетесь: вспомните святого Амбруаза.

— Ну, дорогой аббат, — со смехом сказал герцог, — если уж святые отцы церкви с тобой заодно, мне больше нечего возразить, и я отдаю тебя в распоряжение господина де Трессана.

— Я вам верну его с митрой и посохом, монсеньер.

— Но ведь тебе еще надо иметь степень лиценциата, — сказал регент, которого этот разговор начал забавлять.

— Ректор Орлеанского университета обещал присвоить мне эту степень.

— Но ведь тебе нужны аттестации и прочие документы?

— А на что тогда Безон?

— Свидетельство о добрых нравах? — Мне его подпишет де Ноайль.

— Ну, в этом я сомневаюсь, аббат.

— Что ж, тогда вы сами, ваше высочество, выдадите мне это свидетельство. И я думаю, черт возьми, что подпись регента Франции будет иметь в Риме не меньший вес, чем подпись какого-то жалкого кардинала.

— Дюбуа, — сказал регент, — будь добр, отзывайся с большим уважением о высшем духовенстве.

— Да, вы правы, монсеньер, никогда не знаешь, кем ты станешь в один прекрасный день.

— Ты хочешь сказать, что станешь кардиналом? Ну уж знаешь, это слишком! — воскликнул регент расхохотавшись.

— Поскольку вы, ваше высочество, не хотите мне дать голубое[26] , мне придется в ожидании лучшего удовольствоваться красным.

— Он хочет большего, чем быть кардиналом!

— А почему бы мне не стать когда-нибудь папой?

— В самом деле, ведь Борджа был папой.

— Бог нам обоим ниспослал долгую жизнь, монсеньер. Вы еще увидите это и многое другое.

— Ты знаешь, черт возьми, что я презираю смерть.

— Увы, слишком.

— Так вот: из-за тебя я стану трусом — любопытства ради.

— Это было бы совсем неплохо. А для начала вам следует, монсеньер, отказаться от ваших ночных прогулок.

— А это почему?

— Прежде всего потому, что вы рискуете жизнью!

— Какое это имеет значение?

— И еще по другой причине.

— По какой же?

— Ваши ночные прогулки, — сказал Дюбуа ханжеский тоном, — не могут быть одобрены церковью.

— Ступай к черту!

— Вот видите, монсеньер, — сказал Дюбуа, поворачиваясь к де Трессану, — среди каких повес и закоренелых грешников мне приходится жить. Надеюсь, ваше преосвященство не будет ко мне чрезмерно сурово.

— Мы сделаем все, что будет в наших силах, монсеньер, — ответил де Трессан.

— Когда же состоится церемония? — спросил Дюбуа, не желавший терять ни минуты.

— Как только у вас будут все необходимые бумаги.

— Мне нужно на это три дня.

— Значит, на четвертый день я буду к вашим услугам.

— Сегодня суббота. Итак, до среды.

— До среды, — ответил де Трессан.

— Только, аббат, я хочу заранее тебя предупредить, — сказал регент, — на церемонии посвящения тебя в сан не будет присутствовать одна довольно влиятельная особа.

— Кто посмеет так оскорбить меня?

— Я!

— Вы, монсеньер! Ошибаетесь, вы будете сидеть на своем обычном месте.

— А я тебе говорю, что не буду.

— Держу пари на тысячу луидоров, что будете!

— Даю тебе честное слово, что не буду на церемонии!

— Держу пари на две тысячи луидоров, что будете!

— Наглец!..

— Итак, до среды, господин де Трессан… А с вами, монсеньер, мы встретимся на церемонии, — сказал Дюбуа и покинул кабинет регента в отличнейшем расположении духа. Он хотел поскорее разгласить весть о своем будущем назначении.

Но в одном Дюбуа ошибся: он не добился согласия де Ноайля. И угрозы и посулы оказались бессильны. Дюбуа никак не мог заставить кардинала подписать аттестацию о добрых нравах, которую он рассчитывал получить у него любой ценой. Правда, то был единственный прелат, посмевший оказать святое, благородное сопротивление опасности, угрожавшей церкви. Орлеанский университет присудил Дюбуа ученую степень лиценциата. Архиепископ Руанский Безон подписал рекомендацию, и к условленному дню все документы были собраны. В пять утра, переодетый в охотничий костюм, Дюбуа выехал в Понтуаз, где встретился с епископом Нантским, и тот, верный своему обещанию, посвятил его в сан.

К полудню со всеми церемониями было покончено, а к четырем часам, успев предстать перед советом регентства, который из-за кори, свирепствовавшей, как мы говорили, в Тюильри, заседал в Старом Лувре, Дюбуа вернулся домой уже в облачении архиепископа. В кабинете его ждала Фийон. Будучи одновременно агентом тайной полиции и хозяйкой веселого заведения, эта дама имела в любой час доступ к Дюбуа. Даже в этот торжественный день Фийон не посмели не впустить, так как она заявила, что у нее есть сообщение чрезвычайной важности.

— О, черт возьми, вот это встреча! — воскликнул Дюбуа, увидев свою старую знакомую.

— Черт возьми, куманек, — ответила Фийон, — если ты настолько неблагодарен, что забываешь старых друзей, то я не так глупа, чтобы забывать своих, особенно когда они идут в гору.

— Послушай, — сказал Дюбуа, снимая свое облачение, — ты и теперь, когда я стал архиепископом, намерена по-прежнему называть меня кумом?

— Еще бы! Теперь-то уж только кумом, и никак иначе. Я даже готова попросить у регента, когда с ним увижусь, сделать меня настоятельницей какого-нибудь женского монастыря, единственно, чтобы не