– Дэйв, фамилию не помню, — рассеяно ответил тот в глубокой задумчивости, не в силах отмахнуться от собственных мыслей даже сейчас, когда «чучело» снова замолчало.

– Вы забыли свою фамилию? — От изумления он на мгновение лишился дара речи, а затем сообразил, что смуглый молодой человек намекает ему, что лишь недавно стал йенсенистом и еще не занял прочного места в служебной иерархии.

– Лантано, — сказал Адамс, — Дэвид Лантано из «горячей зоны» возле Чейенна.

– Точно.

– Так вот откуда ваш загар!

Радиационный ожог, сообразил Адамс. Молодой человек, желая приобрести участок земли для поместья, поспешил с переездом в загрязненную зону; слухи, ходившие среди всемирной элиты, позволявшей себе расслабиться в часы вечернего досуга, подтвердились: он слишком поспешил, и теперь юный Дэвид Лантано мучается от ожогов.

Стараясь относиться к этому разговору философски, Лантано сказал:

– Я пока еще жив.

– Но как вы выглядите! И как ваш спинной мозг?

– Анализы показали, что красные кровяные тела производятся почти в полном объеме. Я надеюсь, что поправлюсь. Кроме того, зона остывает прямо на глазах, — Лантано криво усмехнулся. — Навести меня как–нибудь, Адамс.

Мои железки работают день и ночь, и вилла уже почти готова.

Адамс ответил ему:

– Даже если бы мне предложили целую гору кредиток, я и то не отправился бы в «горячий» Чейенн. Ваша речь свидетельствует, что вы могли бы стать незаменимым сотрудником Агентства. Так стоит ли рисковать здоровьем и жизнью? Почему бы вам не поселиться в жилом комплексе в Нью–Йорке, до тех пор пока…

– До тех пор, — подхватил Лантано, — пока горячая зона не охладится достаточно за десять– пятнадцать лет и кто–нибудь не отхватит себе поместье прямо у меня перед носом. — Он имел в виду, что его единственный шанс стать владельцем поместья — поселиться там заблаговременно. Как это делали раньше многие йенсенисты. Зачастую за чрезмерную поспешность они расплачивались своей жизнью. Смерть их не была легкой и скорой — они годами разлагались заживо.

Рассматривая смуглого от сильных ожогов Лантано, Адамс думал, что ему самому очень повезло. Он уже давно и на законных основаниях являлся владельцем поместья, дом уже давно построен, повсюду посажена зелень. И он поселился к югу от Сан–Франциско, когда это было уже безопасно; он пользовался тогда информацией, полученной за большие деньги у людей Фута, и все получилось самым лучшим образом. Лантано это не удалось.

И у Лантано будет прекрасная вилла, построенная из кирпичей, собранных среди развалин Чейенна. Только его самого уже не будет в живых.

А это, согласно правилам Совета Реконструкции, даст возможность другим попытаться захватить лакомый кусочек. Алчные йенсенисты бросятся туда, чтобы присвоить себе поместье, оставленное Лантано. Адамсу было горько сознавать, что по иронии судьбы вилла этого юноши, за которую тот заплатил своей жизнью, достанется кому–нибудь другому, кто не принимал участия в строительстве, не присматривал изо дня в день за бригадой железок.

– Наверное, — сказал Адамс, — вы сбегаете из Чейенна на столько, на сколько это допускается законом. — Согласно закону, принятому Советом Реконструкции, владелец поместья должен был проводить в нем не менее двенадцати часов в сутки.

– Я приезжаю сюда. Работаю. Как, впрочем, и сейчас. — Лантано возвратился к пульту управления Мегалингвом 6–У; Адамс последовал за ним.

– Как вы только что сказали, Адамс, мне нужно работать. И я хочу жить, чтобы работать.

Лантано снова уселся за пульт и уткнулся в свою рукопись.

– По крайней мере, радиация не отразилась на вашем интеллекте, вежливо заметил Адамс.

Лантано улыбнулся:

– Благодарю вас.

Целый час Адамс присутствовал при том, как Лантано «загружал» свою речь в Мегалингв 6–У, и когда он ознакомился с ней от начала и до конца, когда она из лингва была переправлена в «чучело», когда он выслушал ее из уст седовласого, по–отечески заботливого Талбота Йенси, он ощутил полную бесполезность собственной речи. Контраст был разительным.

Составленный им текст, по сравнению с речью Лантано, казался просто пробой пера, младенческим лепетом. Ему захотелось провалиться сквозь землю. Навсегда.

«Как только подобные мысли могли прийти в голову этому обожженному радиацией юнцу, еще не зарекомендовавшему себя толком среди людей Йенси?»

– спрашивал себя Адамс. — «И где он научился так выражать свои мысли? И откуда он так точно знает, к чему приведет обработка его текста Мегалингвом и как он будет выглядеть в устах «чучела» перед телевизионными камерами? Разве этому не нужно учиться долгие годы?» У него самого немало времени ушло на то, чтобы научиться предвидеть, как написанное предложение будет выглядеть на экранах телевизоров в подземных убежищах перед многомиллионной аудиторией, изо дня в день смотревшей эти передачи и верившей передаваемым для нее текстам, называемым почему–то «печатными материалами».

Эвфемистическое название, думал Адамс, для материалов, в которых и материалов–то не было. Впрочем, это не совсем точно; отдельные места из речи Лантано казались исключением из правила. Адамс был вынужден признать, что иллюзия существования Йенси была не только сохранена, но и усилена.

– Впрочем, — сказал он Лантано, — не просто усилена. В ней есть подлинная мудрость. Она напоминает ораторские выступления Цицерона. Своими собственным речами он гордился и считал Цицерона, Сенеку, исторических персонажей из драм Шекспира и Томаса Пэйна предтечами.

Запихивая свою рукопись обратно в портфель, Дэвид Лантано хмуро ответил:

– Я благодарен вам, Адамс, за ваши слова, мне особенно приятно, что я слышу их именно от вас.

– Почему?

– Потому что, — объяснил Лантано, бросив на Адамса пронзительный, быстрый взгляд, — я знаю, что, несмотря на ваши недостатки, вы действительно работали изо всех сил. Я думаю, вы меня понимаете. Вы изо всех сил стараетесь, добросовестно, избегая кажущейся легкости и не допуская досадных оплошностей. Я уже несколько лет слежу за вашей работой и вижу разницу между вами и всеми остальными. Брозу это тоже прекрасно известно, и несмотря на то, что он «зарезает» значительную часть того, что вы пишите и не пропускает ваши тексты в эфир, он все же уважает вас. Он вынужден вас уважать.

– Ну да, — сказал Адамс.

– Вас не пугает, Адамс, что лучшая часть вашей работы «зарезается» уже на уровне Женевы? После того, как она прошла все остальные инстанции?

Вы испытывали разочарование? — Дэвид Лантано посмотрел на него. — Нет, я думаю, вы испытывали страх.

Помолчав, Адамс ответил:

– Я чувствовал страх, но не здесь, в Агентстве, а по ночам у себя на вилле, наедине со своими железками. Не тогда, когда я писал речи, или загружал их в авторедактор, или наблюдал как «чучело» их… нет, тогда я был слишком занят, чтобы бояться, но всегда, когда я оставался один…

Он вдруг замолчал, поражаясь тому, что доверил свои самые сокровенные мысли этому юному незнакомцу. Обычно йенсенисты опасаются говорить друг другу правду. Ведь любая информация о личной жизни может быть использована в непрекращающейся борьбе за право быть составителем речей для Йенси, для самого Йенси.

– Здесь, в Агентстве, — мрачно сказал Дэвид Лантано, — в Нью–Йорке мы конкурируем друг с другом, но на самом деле мы — каста, гильдия, то, что христиане называли «братством». Это ведь совершенно особый и очень емкий термин. Но в шесть часов вечера разъезжаемся в своих аэромобилях. И попадаем в