Я вообще не тот парень, которого зовут, когда у кого-то разбивается сердце.
Но я был здорово виноват перед ним и не знал, что с этим делать. Поэтому просто уточнил у Марьки, куда она денет парня, и, услышав, что за ним присмотрит Рашид, пошел к выходу.
Я надеялся, что он все еще там есть.
В этот момент что-то коснулось моего плеча, и я едва не заорал, одновременно отпрыгивая. Да уж, нервы ни к черту. Сзади стоял Босс. Он виновато улыбался, протягивая мне конверт.
Не знаю, как я удержался и не вмазал ему с разворота. Не потому, что я на него злился, или не из-за какой-нибудь еще эмоциональной фигни. Просто у людей не бывает глаз на жопе. Даже у тех, кто больше похож на чудовище, чем на живого человека. Понимаете, мало ли кто мог оказаться у меня за спиной.
Я только обернулся. Честно, я больше ничего не сделал. Но Боcc резво отступил на пару шагов назад. Вероятно, в тот момент я не очень похож был на Мистера Улыбку.
— Вы бы меня лучше сейчас не трогали, — мрачно сказал я. — Что еще?
— Вы забыли деньги, — ответил он.
У него лицо отливало желтизной, как у покойника. Я взял конверт и пошел на стоянку, а он остался стоять и смотреть мне вслед. Сам не знаю почему, но мне показалось — он не хотел, чтобы я сваливал. Еще полчаса назад он был эффективным менеджером в привычном мире. Сейчас у меня за спиной был парень, которому уволенный им мертвый таджик едва не отгрыз башку.
У Босса дрожали руки. На его месте я бы пошел и нажрался, потому что больше с этим все равно ничего нельзя было сделать. Я проверял.
В конверте лежало ровно шестьдесят тысяч рублей — симпатичными красненькими купюрами. Моя доля. Во всяком случае, он оказался порядочным человеком. И то хлеб.
Мне надо было сделать еще пару вещей. Зайти в магазин, потом — в банк, чтобы заплатить за электричество. И начать наконец разыскивать курортного обожателя Марины. Еще неплохо было бы доехать до Селиверстова с его набором свежих фотографий, но, может быть, не сегодня. Серьезная культурная программа, ничего не скажешь. А у меня тупо сил уже не оставалось, чтобы выполнить хотя бы один ее пункт.
Не как следует выполнить.
Хоть как-нибудь.
Макс сидел на бордюре и методично оттирал снегом кровь с куртки. Не самый мощный пятновыводитель, кто бы спорил, но всяко лучше, чем вообще ничего. Кроме того, свежая кровь отчищается лучше уже засохшей.
— Забросишь меня домой? — спросил я.
Все, чего я сейчас хотел, — это побыть в одиночестве. За дверью, запертой изнутри. Никаких людей. Никакой нежити. Ничего. Весь мир мог идти к черту. И оставаться там хотя бы до завтра.
Нет ничего плохого в том, чтобы быть социопатом. Главное, чтобы ты сам понимал, откуда растут уши у твоего нежелания видеть других людей. Когда знаешь причину, гораздо легче справиться с последствиями. Сейчас меня можно было запихать в кладовку и запереть дверь — я бы слова дурного не сказал.
Макс молча кивнул и пошел заводить машину. Он как-то чувствовал моменты, когда не стоит задавать вопросов. Не потому, что ответы на них — это такая уж тайна. А потому, что иногда тупо нет сил бессмысленно сотрясать воздух. И так понятно, что, если он спросит: «Ты как?» — я отвечу: «Сдох». Он сам такой же был, просто привык самостоятельно доносить себя до своей норы, что бы ни случилось. И уже там дохнуть. Предварительно закончив все, что непременно требуется закончить.
Так многие делают, между прочим.
Натурально, герои, я считаю.
Я валялся на диване, как гнилое бревно, и пялился в ослепительный полдень католического Рождества, сияющий за балконной дверью. Там, снаружи, выпал снег. Солнце расплавленным золотом стекало по нежной коже сугробов, стучалось в оконные стекла. За стеклами можно было разглядеть мигающие гирлянды, зеленые пушистые лапы, вырезанные из бумаги снежинки и наклеенные прямо на окно корявенькие детские рисунки.
Мама, папа, я и кошка Фрося.
На заборе вокруг катка синей краской было написано «С Новым годом!». За забором катались на коньках люди в дурацких дедморозовских шапках, в другом конце двора компания запускала фейерверки.
Красный.
Зеленый с золотым.
Пестренький какой-то.
Мне через стекло балкона отлично видно было всю эту световую феерию. Новый год на носу, понятное дело. Каникулы. Целый подарочный набор официальных выходных с распродажами, «Иронией судьбы» по телику и спектаклями для детей в каждом старом кинотеатре со сценой. А у меня до сих пор даже елки не было.
Было бы здорово, если бы кто-нибудь сейчас размял мне спину. Или спросил у меня, как прошел день. Или хотя бы просто положил мне руку на плечо и сказал, что завтра будет лучше. И хрен бы с тем, что я отлично знал — не будет.
Черт, да я был бы рад даже обычному живому человеку, сидящему на моей кухне и пьющему мой чай.
Вот только роскошь это — живых людей ко мне приставлять. Они от этого портятся.
У меня дико болела спина — от самых лопаток и до поясницы. Так, словно там, внутри, что-то сломалось. Но все, что я мог сделать, — это сожрать таблетку кетанова, запить ее холодным чаем и вытянуться на диване, надеясь, что скоро отпустит.
Спасибо, я знаю, что обезболивающее не лечит, а только приглушает ощущения и портит желудок. И что утром, когда его действие пройдет, боль вернется. Но прямо сейчас мне надо было поспать хотя бы пару часов. Так те, кого бросили, накачиваются алкоголем, чтобы хоть ненадолго перестать чувствовать себя в аду и просто отрубиться. Это всего лишь передышка, краткое прекращение огня, во время которого ты можешь похоронить своих мертвых и пересчитать оставшихся в живых. Разумеется, это не совсем то, что действительно требуется.
Но гораздо лучше, чем вообще ничего.
Ей не следовало заниматься этим в его присутствии.
Стихи — бессмысленная трата времени. Оно не принадлежало ей. Она не имела права тратить его на то, что ничего не приносило мужу, но удовольствие от кражи оказалось таким острым!
— Тебе что, делать нечего? — буркнул Папернов. — Неужели до сих пор ты не научилась видеть, чем тебе немедленно стоит заняться? Все время мне приходится за тебя думать! А ты даже не способна записать, что я тебе говорю, чтобы из головы не вылетало! От тебя никакой пользы!
— Секундочку, я вот только сейчас… — попросила Рита, лихорадочно вбивая в строчку буквы. И сама испугалась собственной смелости.
Папернов встал и брезгливо уставился в монитор.
— Чем ты тут занимаешься? — спросил он. — Опять ерундой своей? Неужели до сих пор не поняла, что никому не интересны твои писульки? Господи, какая же ты тупая! Тебя даже бить бесполезно, все равно ничего не усваиваешь.
«Посуда», — подумала Рита.
Надо было помыть посуду.
И, может быть, еще раз вычистить унитаз.
— Сколько раз я тебе говорил, что надо выключать компьютер, когда заканчиваешь работу? — спросил муж. — Твоя безответственность просто поражает! Что ж, ты сама на это напросилась. К компьютеру больше не сядешь, раз не умеешь с ним обращаться.
Когда моешь посуду, надо очень внимательно следить за тем, чтобы руки не дрожали. Рита всегда была криворукой дурой, но, когда расстраивалась, ее криворукость принимала чудовищные размеры.
