Галичю и съ Давыдовичема и съ Володимиром, съ Вячеславом Володимеричем, Изяслав и Ростислав Мсьтиславича сыновчя его, и Святослава поя сына своего, и Болеслава лядьского князя, зятя своего, и половце дикеи вси и бысть многое множество вои, идоша к Галичю на Володимиркаа»[302].
По справедливому замечанию В. А. Кучкина,
«если новгородский летописец имел в виду всех участников похода, тогда под его Русской землей нужно разуметь еще поляков и половцев»[303].
К этому следует добавить и уже упомянутое присовокупление к Русской земле в «Слове о погибели» и в «Списке городов» (хотя бы косвенно, по умолчанию) земель Болгарского царства, Литвы, Валахии…
Все приведенные факты требуют разработки внутренне непротиворечивой гипотезы, позволяющей объяснить такое наименование территорий, которые ни в языковом, ни в политическом отношении не могут называться «Русьскими».
Пожалуй, самой сильной (а для средневекового книжника — и наиболее важной) чертой, которая помимо общего происхождения, роднила народы и земли, было и остается единое вероисповедание их населения. Если именно этот признак составители «Слова о погибели» и «Списка городов» рассматривали в качестве существенного при отнесении каких-либо территорий или географических пунктов к категории «русских», что само по себе весьма вероятно, то следует сделать вывод: под термином «русский» они имели в виду скорее всего этноконфессиональную общность, близкую к тому, что сейчас именуется термином «православный».
На тождество (или близость) этих двух понятий в свое время обратил внимание Г. П. Федотов. Анализируя русские духовные стихи, он пришел к выводу:
«Нет…христианской страны, которая не была бы для него [певца духовных стихов] 'русской землей'»[304].
Данный тезис прекрасно подтверждается редко цитируемым фрагментом Тверского летописного сборника:
«Того же лета [305] взят был Царьград от царя турскаго от салтана,
То, что здесь определения «русская», «русское» не имеют собственно этнического смысла, подтверждается, в частности, наименованием крещения русским. А оно — основа и важнейшая составляющая веры (как выполнения обрядовой стороны культа). Другими словами, речь идет в данном случае о православной вере и православных, а не об этнических русских.
Аналогичное противопоставление находим в Псковской I летописи под 6979 (1471) годом:
«а
В качестве еще одного примера такого рода можно привести фрагмент «Повести об иконе Владимирской Божьей Матери»:
«…и собрав [Дмитрий Иванович]
С пониманием прилагательного «русьский» в предельно широком — этно-конфессиональном — смысле хорошо согласуется и «Русьское море» «Повести временных лет»:
«А Дънепр вътечеть в Понтьское море треми жерелы, еже море словеть Русьское»[308].
Арабские авторы называли его «Румским», т. е. византийским:
«Что же касается до русских купцов, а они — вид славян, то они вывозят бобровый мех и мех чернобурой лисы и мечи из самых отдаленных частей страны Славян к Румскому морю, а с них десятину взимает царь Византии, и если они хотят, то они отправляются по Танаису [?], реке Славян и проезжают проливом столицы Хазар, и десятину с них взимает их правитель»[309] .
Судя по всему, это не просто синонимичные полагонимы, а топонимы с семантически совпадающими определителями. Правда,
Б. А. Рыбаков полагает, что к моменту написания «Повести»
«Черное море, 'море Рума' Византии, становилось 'Русским морем', как его и именует наш летописец»
в связи с тем, что в Черном море
«вооруженные флотилии русов не ограничились юго-восточным побережьем Тавриды…. но предпринимали морские походы и на южный анатолийский берег Черного моря в первой половике IX в.»[310].
Однако совершать походы — это одно, а считать море «своим» — совсем другое. Такие притязания выглядят несколько странно для народа, профессиональные воины которого даже в X в. совершали морские путешествия еще на однодеревках-моноксилах (если, конечно, верить Константину Багрянородному). Да и автор летописной статьи 6352(844) г. подчеркивает, что дружинники Игоря предпочли неверному Черному морю верную добычу. Для них «глубина морьстея» — «обьча смерть всем»: их неоднократно разбивали здесь греческие флотилии.
Предложенное выше понимание определения «русьский» существенно изменяет точку зрения на тексты, в которых оно встречается.
Как известно, захватив Киев, Олег заявил:
«Се буди мати городом русьским»[311].
Обычно это высказывание истолковывается как определение Киева столицей нового государства. Так,
