Из боязни, что его сочтут строителем баррикад, Самгин уезжает из Москвы.
Вернувшись через два года в дом, где он жил, Самгин внезапно встречает дворника Николая, защитника баррикады, уехавшего в деревню после восстания.
«— Снова в городе? — спросил Самгин.
— Да вот — вернулся. В деревне, Клим Иваныч, тяжело стало жить, да и боязно.
— Почему же?
— Начальство очень обозлилось за пятый год. Тревожит мужиков. Брата двоюродного моего в каторгу на четыре года послали, а шабра — умнейший, спокойный мужик был, — так его и вовсе повесили. С баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства!»
Самгин думал: «Или шпион, или считает меня… своим человеком», — и оба случая были для него опасны. Он снова уезжает из Москвы, но память о Московском восстании преследует его.
В 1914 году он, приехав в Новгородскую губернию по юридическим делам с кулаками Денисовым и Фроленковым, наткнулся на мужичонку Максима Ловцова, который смело предъявляет свои требования от имени общества крестьян.
«— Все пятый год нагрешил… Москва насорила, — хмуро вставил Денисов.
— Верно! — согласился Фроленков. — Много виновата Москва пред нами, пред Россией… ей-богу, право!.. н-да, Москва. В шестом году прибыл сюда слободской здешний мужик Постников Сергей, три года жил в Москве в дворниках, а до того, — тихой был работник, мягкой… И такие начал он тут дела развертывать, что схватили его, увезли в Новгород да там и повесили. Поспешно было сделано: в час дня осудили, а наутро — казнь»
И в последующее время Самгин не может отделаться от этих воспоминаний. «Невольные знакомцы», защитники баррикады, дают о себе знать.
Самгин встречает «товарища Якова» на фронте, где-то работает Поярков, приезжающий к Дронову за деньгами, ученика медника встречает среди обучающихся солдат, Дунаев, приятель Дронова, работает метранпажем, Лаврушку, ставшего пролетарским поэтом, встречает среди посетителей квартиры Леонида Андреева.
И все годы, до 1917, Самгин чувствовал за собой движение московских событий.
Большевистские газеты возмущали Самгина «иронией, насмешкой, грубостью языка, прямолинейностью мысли». Но досадно было, что «их материал освещался социальной философией, которую он не в силах был оспорить».
Самгин лихорадочно рвется к тому, чтобы создать себе влиятельное положение в буржуазном обществе, но у него не хватило дарования и энергии ни для того, чтобы стать писателем, ни для того, чтобы стать лидером политической партии или министром Временного правительства. Он, как можно догадываться по черновым наброскам, был после Февральской революции послан на фронт уговаривать солдат и во время стихийного отступления раздавлен артиллерийской повозкой.
В самом конце романа, в Таврическом дворце, в первый день Февральской революции среди гвалта, гомона, толкотни и беспорядка сидел на полу солдат и починял пулемет.
Он не обращал ни на что внимания, а усердно возился с пулеметом, держа его между ног.
Как предвестие боев за Октябрьскую социалистическую революцию здесь в третий раз дан солдат. Он сосредоточен в себе, занятый пулеметом.
Апофеоз романа, как можно судить по черновым записям, был в сценах приезда Ленина в Петроград.
Сохранились отдельные записи этой сцены: Самгин, придя на площадь у Финляндского вокзала посмотреть на приезд Ленина, стоял в толпе рабочих.
А там, вокруг броневика, тесная, как единое тело…
— Да здравствует социалистическая революция! Негромко, но так, что слышно было на всей площади.
Покачнулись.
— Ага? Слышал?
— Товарищ Ленин, мы готовы. Мы понимаем, товарищ, — верно?
— Ильич! — Просто, — подошел и говорит: — Здорово, Ильич! А?
Он как-то врос в толпу, исчез, растаял в ней, но толпа стала еще более грозной и как бы выросла.
Все, что он говорил, было очень просто и убедительно — тем более не хотелось соглашаться с ним.
Ощущение: Ленин —
Было странно и очень досадно вспомнить, что имя этого человека гремит, что к словам его прислушиваются тысячи людей
Роман был не кончен. Огромная работа Горького, которую он взял на себя с 1928 года, отодвинула «Клима Самгина», и только иногда, говоря о своей загруженности, он вспоминал, как в письме к С. П. Подъячеву: «У меня не кончен «Самгин».
Здоровье его между тем становилось все хуже: иногда ему приготовляли до трехсот кислородных подушек в день. Тогда он упорно взялся за роман. Осенью 1935 года он писал автору этих строк: «Пишу «Самгина». Думаю зимой кончить». И в следующем письме: «Пишу как бешеный».
22 марта 1936 года он, словно предчувствуя свою гибель, пишет Ромену Роллану:
«Много работаю, ничего не успеваю сделать, дьявольски устаю, и — к довершению всех приятностей бытия — сегодня у меня обильное кровохарканье. Это, разумеется, не опасно, однако — как всегда — очень противно, и особенно потому противно, что окружающие делают испуганные глаза, а некоторые даже утешают: не бойся! А я боюсь только одного: остановится сердце раньше, чем я успею кончить роман»
Так и случилось: роман не был кончен.
18 июня 1936 года Горького не стало.
2
Неизмеримая историческая заслуга Горького в том, что в эпоху решающей схватки рабочего класса с капитализмом он своими художественными произведениями приобщал к революционному сознанию широчайшие массы читателей; в том, что и своими художественными произведениями, и своей публицистикой, и прямой организаторской и революционной работой он укреплял боевое сознание масс в борьбе за победу коммунизма.
О великом русском писателе Льве Толстом В. И. Ленин писал в 1910 году:
«Его устами говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая
Выразителем в литературе тех эксплуатируемых — масс, которые не только уже ненавидели «хозяев жизни», но и дошли до «сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними», был М. Горький.
И история сделала так, что великий писатель, выразитель этих масс, самою жизнью своей как бы символизировал мучительный рост их сознания, их напряженную борьбу.
«Во мне постепенно развивалось волевое упрямство, — писал он, — и чем труднее слагались условия жизни — тем крепче и даже умнее я чувствовал себя».
