гораздо труднее определить, поступали ли они так из-за того, что большинство из них хорошо знало классику и сознательно подражало героям прошлого, как это делал Юлиан Отступник, или же просто похожие условия вызывали сходные реакции.

Однако в некоторых отношениях методы ведения войн в XVIII веке заметно отличались от римских конфликтов. Осторожное маневрирование и нежелание ввязываться в рискованный бой имело больше общего с кампаниями преемников Александра, чем с безжалостной решимостью, с которой Рим обычно вел свои войны.

Еще одно отличие заключалось в отношениях между командующим и солдатами. Задача эффективного применения ручного огнестрельного оружия потребовала введения строгой дисциплины в начале современной эпохи. Из-за ограниченного радиуса действия мушкеты не стали для пехотинцев оружием более действенным, чем лук, но тренировать мушкетеров было гораздо легче, чем лучников. К тому же мушкеты были на редкость неточными и медленно перезаряжались, поэтому наступающие (особенно кавалерия) могли с легкостью смять один ряд мушкетеров, прежде чем они успевали выстрелить еще раз.

В результате были разработаны методы, требующие от пехоты строиться в несколько рядов, которые должны были стрелять и перезаряжать оружие по очереди. Со временем ускорение перезарядки оружия уменьшило число рядов, необходимых для ведения постоянного огня по врагу, с десяти до трех или даже двух, но эти достижения снизили точность стрельбы. В XVIII веке линейная пехота не целилась (большинство мушкетов не имели даже прицела), а просто стреляла в сторону врага. Предполагалось, что залп тесно сомкнутых рядов причинит ущерб подобному же построению неприятеля.

Строевая подготовка должна была сделать все движения и перезарядку мушкетов чисто механическими. Если солдаты не координировали свои действия, получалась путаница, следствием которой были случайные ранения. Поэтому дисциплина была крайне суровой, ее целью было превратить солдата в автомат, практически в «ходячий мушкет». Хотя в римской армии было важно идти в ногу и сохранять построение, победа в рукопашном бою не являлась следствием строгой муштры. Инициатива и индивидуальная агрессия при соответствующих обстоятельствах активно поощрялись римской военной системой, ибо часто действия нескольких людей могли превратить поражение в победу.

Одна из самых важных задач римского полководца — быть свидетелем поведения отдельных солдат и давать им последующую оценку. Тактическая система армии предоставляла командующему важную роль в координации отдельных подразделений, и побуждала его при необходимости вмешиваться на самом низком уровне. Однако это не лишало инициативы его офицеров. Легаты, трибуны, префекты и центурионы всегда играли очень важную роль. Уверенность в том, что офицеры умело командуют на своих участках боя, позволяла полководцу ездить вдоль рядов сражавшихся, руководя действиями солдат на самом важном, по его мнению, участке сражения.

Римляне хотели, чтобы действиями солдат руководили и постоянно воодушевляли их на проявления доблести. Полномочия командующего армии и его престиж давали ему возможность влиять на события в большей степени, чем кому бы то ни было еще, но и имелось немало желающих сделать это, когда он был занят на другом участке сражения. Однако были и безрассудные подчиненные, как и неразумные полководцы, иногда инициатива младших офицеров ухудшала положение или даже приводила к поражению (а при Герговии в 52 г. до н. э. обеспечили командующему оправдание за провал). Тем не менее в целом действия полководца и подчиненных дополняли друг друга и давали армии гораздо большую гибкость, чем у противника.

Только в конце XVIII века кое-что из этой гибкости проявилось в европейских армиях. Благодаря системе корпусов (corps d'armee) Наполеон смог эффективно контролировать стратегические перемещения армий в два раза и более превышающих по размеру те, что существовали при использовании более традиционных методов или во времена римлян. Это требовало предоставления гораздо большей свободы действия его подчиненным и особенно корпусу командиров. Тем не менее армия не была столь большой, и император мог видеть большинство своих солдат, а те — лицезреть своего кумира. Во время кампаний он проводил немало времени в седле, и его официальные и неофициальные посещения подразделений обычно заканчивались незамедлительным повышением или награждением отдельных солдат.

Нельзя сказать, что в Великой армии (La Grande Аrmue) каждый солдат, проявивший доблесть, мог сделать себе выдающуюся карьеру, — но в целом считалось, что смелость и способности будут замечены и вознаграждены. Дисциплина играла важную роль, но не было цели сделать ее настолько строгой, чтобы слепое послушание подавляло всякую инициативу. Подобное явление наблюдалось и в римской армии.

Пропаганда и риторика Наполеона были явно классическими, и в большой степени римскими — триумфальные арки, рельефы, изображающие триумф венценосных победителей, знамена с орлами и даже шлемы для некоторых подразделений. Наполеон обладал обширными познаниями в военной истории, включая историю Древнего мира, и считал Цезаря одним из величайших военачальников, из кампаний которых можно многое узнать о полководческом искусстве. Его приказ при Аустерлице — «Солдаты, я буду лично руководить всеми батальонами; я буду держаться в стороне, если, со своей привычной храбростью, вы посеете беспорядок и замешательство в рядах неприятеля; но если хоть на мгновение возникнет сомнение в победе, вы увидите своего императора в первом ряду» — мог с легкостью исходить и от римского полководца.

Наполеон действовал весьма активно перед боем, создавая условия, при которых его армия должна была разбить врага, и оставлял многое из тактического командования сражением подчиненным. Сам размер армий, особенно в поздних кампаниях, способствовал такому командованию, и поэтому императорскому штабу приходилось быть довольно статичным, чтобы его легче находили гонцы.

Веллингтон, в большинстве случаев командовавший гораздо меньшими армиями и не имевший такого эффективного штаба, действовал в ходе боя в типичном римском стиле. При Ватерлоо он подъезжал вплотную к первым рядам и пытался все время быть в самом важном месте. Он отдавал приказы и получал сообщения там, где находился в данный момент. Иногда он руководил действиями отдельных, воинов — «А теперь, Мейтленд, пришло твое время!» Британские записи об этой битве упоминают это внезапное появление герцога, хотя стиль его командования вряд ли способствовал тому, чтобы младшие офицеры проявляли слишком много инициативы.^{425}

После Ватерлоо командиры армий уже не имели возможности руководить ходом сражения, принимая столь непосредственное участие, по крайней мере в Европе. Растущая власть национальных государств в сочетании с такими достижениями как железные дороги и телеграф произвели на свет армии, насчитывающие сотни тысяч и в конце концов — миллионы солдат. В то же самое время усовершенствования в вооружении сделали смертоносным традиционное сомкнутое построение и увеличили размер поля боя.

Битвы теперь проводились на расстояниях, которые не позволяли командующим наблюдать все сражение лично. Только косвенно он мог командовать своими солдатами, и многие задачи близкого наблюдения и воодушевления солдат были теперь исключительно в руках подчиненных. Тем не менее классика продолжала формировать ядро образования, включая военное образование для молодых офицеров в некоторых странах, и большинство военных было знакомо с великими кампаниями Греции и Рима.

Прямое влияние на их поведение в большинстве случаев трудно доказать, поскольку простое совпадение действий, похожих на то, что когда-то сделал Сципион или Помпей, может подтвердить лишь одно — хорошие и успешные военачальники поступают зачастую одинаково. Косвенное, хотя и отдаленное воздействие трудно оспорить, ибо классические традиции глубоко вошли в западную культуру. Многие военачальники, которые стремились походить на Наполеона, — например, Хэвелок, Маклеллан и даже «Бони» Фуллер — копировали человека, тесно ассоциировавшего себя с великими полководцами истории.

Во времена после Ватерлоо военные теоретики так же спорили по поводу значимости греческих и римских методов ведения войны для них, как их коллеги эпохи Возрождения. Клаузевиц считал, что знаменитые битвы древности, обычно проводившиеся по обоюдному согласию, имеют мало общего с современными войнами. Тем не менее, несмотря на его влияние на прусскую и позднее немецкую военную науку, изучение военной истории, включая и историю античного прошлого, стало неотъемлемой частью