перенапряжение, стрессовые нагрузки… Кто-то не выдерживает. Даже если ранее успешно прошел обследование.

— Ходатайство из Вашего ведомства будет?

— Именно поэтому я и обращаюсь к Вам с просьбой. Вы понимаете: мы не можем требовать, чтобы каждый наш сотрудник, попавший сюда, обязательно переводился на инвалидность. Но рассчитываем на взаимопонимание.

— Я не Инга Зайонц. Да и Вы — не Костя Остен — Бакен.

— Нечасто встретишь психиатра с чувством юмора и знакомого с классикой. Это радует. Ну а если, мой друг, я прошу Вас просто помочь — как коллега, у которого возникли проблемы?

— А с завом говорили?

— Он в принципе согласен. Но переадресовал к Вам, как к лечащему врачу.

— Думаю, что все должно решаться индивидуально. В каждом конкретном случае. А без бумаги…

— Виктор Сергеевич, там еще один поступил, с суицидом! Идти к Вам на беседу отказывается. Вот история, — прервала его открывшая дверь медсестра.

— Извините, работа, — сказал он и вышел, оставив гостя в ординаторской.

Новенький был в наблюдательной палате. Он лежал, повернувшись лицом к стене. Очередное направление из госпиталя: «…пытался покончить жизнь самоубийством путем отравления угарным газом от заведенного двигателя в закрытом гаражном помещении. Был извлечен дежурным нарядом после телефонного звонка жены, доставлен в госпиталь… осмотрен… направлен для дальнейшего решения вопроса…».

— Здравствуйте. Я Ваш лечащий врач.

Пациент не реагировал.

— Я хотел бы побеседовать с Вами.

Он продолжал лежать в прежней позе.

— Хорошо, Вы меня убедили. Наверное, необходимо длительное обследование, может быть- интенсивное лечение. Времени у меня достаточно. Я не следователь, и допрос устраивать не буду. За Вас отдельно мне не доплачивают. И Вам, я вижу, торопиться тоже некуда. Так что полежите здесь, в наблюдательной. Подумайте. Надумаете — попроситесь на беседу. До свидания.

Пациент повернулся, осмысленно посмотрел и захотел что-то сказать. Виктор Сергеевич уже шел к выходу. Бондарев, молча расхаживавший по палате, пошел следом.

— Я к Вам.

— Слушаю.

— Вы сказали, что я могу попроситься на беседу.

— Когда будет о чем беседовать.

— Я готов.

— Пошли.

Они вышли из палаты. Пациент спереди, врач сзади.

Перед дверью, переваливаясь с ноги на ногу, ждал старожил отделения Птицын. Маскообразное лицо было печальным, руки мелко дрожали. Годы приема нейролептиков сделали свое.

— Передачу. Передачу от мамы. Забрали. Опять забрали.

— Какую передачу?

— Мама. Принесла передачу. Опять забрали. Передачу.

— Сейчас выясню.

Закрыв, наконец, трехгранником дверь, постучал в сестринскую. Бондарев остался ждать в коридоре.

Дверь открыла Евгения Вячеславовна. Ее полное лицо расплылось в улыбке. Она, как обычно, торопливо что-то пережевывала.

- У Птицына была на свидании мать? Приносила передачу?

— Сейчас посмотрю в журнале, — торопливо продолжая жевать, сказала она.

На столе были открытая коробка с конфетами, печенье, чашка с недопитым чаем. Отодвинув все в сторону, она начала листать журнал посещений.

— Нет. Никого у него не было. И давно.

— Ладно. Спасибо.

— Пожалуйста, — закончив, наконец, жевать, ответила она и снова улыбнулась.

Виктор Сергеевич, проглотив комок в горле, направился со своим спутником в ординаторскую.

Гость по-прежнему сидел в кресле и улыбался.

— Извините еще раз. Работы теперь слишком много. Сейчас ждет пациент. А вообще — штампуете Вы их там, что ли? — спросил Виктор Сергеевич.

— Кого? — вздрогнул он.

— Самоубийц неудавшихся!

— Опять кто-то из наших?

— Из Ваших.

— Кто?

— Присылайте запрос, получите ответ. А сейчас извините, мне надо работать. До свидания.

— Какой Вы все-таки формалист! Надеюсь, мы достигнем консенсуса. Я оставил свои координаты. Кстати, а Вы так все автостопом по свету и путешествуете? Куда — нибудь снова собрались? — продолжая улыбаться, спросил он.

— Автостопом? В Израиль из России автостопом не доедешь. А что, есть необходимость?

— Вам привет от Евгения Викторовича. Очень хорошо о Вас отзывался. Ну, автостоп — это когда человек путешествует сам по себе, «дикарем». Без туристических путевок.

— А я думал, «автостоп» — это когда стоишь на обочине хайвэя и тормозишь попутку. Чтобы сэкономить. Если, получится, конечно. Сейчас, вообще-то, не собирался.

— Во многих странах, наверное, были?

— Приходилось.

— А знаете, в нашем ведомстве оплачивают дорогу к месту отдыха и обратно. В любую точку земного шара! И еще — надбавка за «звездочки», должность! Высокая зарплата, ранняя и достойная пенсия! Нам нужны толковые специалисты.

— Мне и тут неплохо. Билеты у дискаунтеров покупаю. Деньги, что платят в Вашем ведомстве, приходится отрабатывать. По полной. А насчет ранней пенсии — до нее у Вас еще дожить надо. Так что, спасибо за предложение.

Улыбаться Леонид Борисович перестал. Открыв дверь ординаторской, столкнулся со стоящим за ней Бондаревым. Они несколько секунд молча глядели друг на друга. Потом Костянский пошел к выходу. Виктор Сергеевич открыл ему дверь трехгранником. Тот, наконец, ушел.

Бондарев продолжал молча стоять в коридоре. После приглашения зашел в ординаторскую, сел в кресло. Виктор Сергеевич зашел следом.

— Слушаю.

— Разжижение спермы!

— Что?

— Вы сами просили, чтобы я все рассказал. С чего началось. С разжижения спермы!

— У кого?

— У меня! Жена… Она не только изменяла… еще и прикасалась ко мне особым образом… Сначала трогала плечи… потом руки… бедра… член… Сделала, что с ним тоже стало что-то не так… Уменьшился в размерах… И сперма… Она стала другой. Ее стало меньше. И она была жидкой. Очень жидкой…

— А Вы что, где-то обследовались? Ведь есть специальные центры, где исследуют сперму. И на «разжижение», как Вы говорите. И даже под микроскопом.

— Зачем? Я и так все понял!

— По каким признакам?

— Когда она сделала свое дело — член перестал стоять. Да еще уменьшился в размерах, стал кривым… Теперь я уже не смогу быть с женщиной. Никогда! Разве непонятно! И сперма… Ее совсем не