Сообщаю диспетчеру о готовности принимать заказы, сегодня дежурит Танечка, тоненький голосок взлетает утвердительно в трубке, она все поняла. Выбираю между тремя шерстяными свитерами так, будто их десяток – давно пора заняться и организовать себе удобную одежду для работы, но все некогда. На пороге спохватываюсь, что ребенок просил наушники с микрофоном, возвращаюсь в детскую комнату, на минуту присаживаюсь на крутящийся стул, обтянутый яркой тканью с детскими мотивами – динозаврики, кошечки и еще мячики полосатые. Кровать застелена очень аккуратно, она никогда не выглядит так, когда ее владелец дома, на шведской лестнице ничего не висит, обычно она используется для хранения одежды.

Хватаю наушники, смотрюсь в зеркало и показываю себе язык – глупые приметы, но...

Первый вызов. Петроградская сторона, обычный питерский двор-колодец, серое замкнутое пространство, мусорные баки и дополнительная груда каких-то строительных материалов; шныряют худые кошки, похожие на крупных крыс, или крупные крысы, похожие на худых кошек, все это красиво подсвечивается ярко-желтым светом моих фар.

Продолжительное ожидание клиента располагает к рефлексии, ловлю ускользающие мысли, выстраиваю их более-менее ровно. Люблю в темное время суток представлять себе, что город под куполом черного зонтика сказочного Оле-Лукойе, его он раскрывал перед непослушными, проказливыми ребятишками. Иногда мне кажется, что вот этот теплый светящийся конус фары способен подарить пусть на пару грошей надежду людям, маленьким несчастливым человечкам, сиротливо пробирающимся в промозглом воздухе, зябко кутающимся в тощие синтепоновые куртки – им явно холодно.

Ведь когда человек счастлив, ему тепло и даже жарко. Он сбрасывает с плеча мягчайшее кашемировое пальто и бросает его в грязь, чтобы вольно ступали нежные ноги на цыпочках. Он и сам норовит пройтись по снегу босиком, и ещё под дождь – с непокрытой головой, и смеяться победно и громко, простирая руки к богам без имени, милостивым к нему сейчас.

Счастье – превосходная анестезия, и, если какой-нибудь случайный и докучливый прохожий в тулупе, валенках и сбитой набок шапке-ушанке спросит: «А помнишь, как твое сердце было разбито?» – счастливый человек задумается ненадолго. Потом понимающе улыбнется, потреплет тулуп по щеке, покрытой голубоватым игольчатым инеем, и ответит успокаивающе: «Помню-помню, а как же».

Но он не помнит, конечно. Не помнит, как дрожал от холода, кутаясь в свитер с горлом, свитер еще, лыжную куртку, меховое пальто и сверху огромный шарф крупной вязки. Не помнит, как забирался с головой под одеяло, съеживаясь эмбрионом, с тоской пытаясь вспомнить потерянное навсегда внутриутробное блаженство, а впереди новый день, и надо как-то его перетерпеть. Не помнит, как глотал горячий чай с медом, обжигая онемевшие губы, на губах застыло страдание, на каждой свое, верхнее и нижнее, итого два.

Стук каблуков, плеск дождевой воды – это ко мне. Боже мой, как холодно. На мне два свитера, пуховик и перчатки на меху.

– Тридцать два – клиент спустился, – докладываю я диспетчеру Танечке. Танечка профессионально желает мне доброго пути, ее голос все еще немного глуховат – переболела ларингитом.

Женщина с напряженным лицом рывком открывает заднюю дверь и усаживается, запахивая фиолетовый плащ. Темные волосы уложены низким узлом, из-под плаща выглядывает ярко-красный узкий подол, в руках довольно объемистый дамский портфель лакированной крокодиловой кожи.

Когда-то у Аделаиды Семеновны было четыре сумки, по числу сезонов, все из кож редких рептилий – розовато-серая, например, из питона, это немного настораживало. Аделаида Семеновна теперь окончательно мертва, как и ее редкие рептилии.

– Добрый вечер, – поворачиваюсь я к фиолетовой женщине, она рассматривает себя в маленькое зеркало, мизинцем проводит по четко очерченным темно-алым губам, а я уже мысленно рисую схему маршрута и выезжаю в центр города. Часть дорожки засыпана строительной щебенкой, колеса характерно шелестят, камни разлетаются в стороны.

Сдерживаю зевок – ничего удивительного, работаю без выходных сутками уже третью неделю, устраивая себе только днем, в часы клиентского затишья, небольшой перерыв на сон.

– Нельзя ли побыстрее, – раздается у меня за спиной, – я опаздываю...

Сейчас обязательно последует какой-нибудь рассказ о такси, по вине которого кто-то опоздал на самолет, важное свидание... Действительно, отложив зеркальце, пассажирка рассказывает что-то про своего мужа, заказавшего такси для встречи дедушки из Германии, такси не пришло вовремя, дедушка поехал своим ходом и потерялся, потому что своим ходом по Петербургу он передвигался последний раз двадцать лет назад. Через небольшую паузу она дополняет повествование своими воспоминаниями: ехала в аэропорт, оставила какие-то важные документы в такси, обращалась, не вернули, возникли проблемы.

Вздыхаю, отвечать и поддерживать разговор не хочется, звонит мой телефон, я хватаю трубку, как из огня, отвечаю всполошенно.

– Что-нибудь случилось? – изменившимся голосом участливо спрашивает фиолетовая женщина.

– Это мой сын, – не сразу отвечаю, – он в больнице сейчас.

– Что-то серьезное?

– Да, – коротко отзываюсь я.

Фиолетовая женщина, словно решив, что безудержная болтовня должна непременно меня как-то утешить, быстро-быстро говорит, немного странно обходясь с шипящими звуками. Излишне, может быть, их смягчая?

– Вчера соседи устанавливали вторую ванну, можете себе представить, обычная трехкомнатная квартира, так они из спальни сделали огромную ванную комнату и разместили там две акриловые ванны, треугольные, одна против другой, кошмар какой-то, их набирать-то часа два надо, не меньше... Набирать, а потом – ну зачем две? Причем они же огромные, бассейн, как есть бассейн! Соседка говорит мне: «Теперь занимаюсь подбором местных морских жителей!» Оказывается, разыскивает резиновые игрушки в виде морских звезд и всего такого... Морских коньков...

Останавливаюсь около офисного здания, удивленно спрашиваю:

– Так поздно начинаете работать?

– Не каждый день, – улыбается она, достает купюры из белоснежного бумажника, – у меня эйч-эйч- агентство[1], подбор персонала. Выполняли большой заказ для крупной компании-производителя, кроме офисных и цеховых рабочих требовалась просто огромная армия уборщиц, сложный график, какие-то дополнительные умения... Хочу убедиться, что все в порядке, понимаете?

– Понимаю, – я согласно киваю, – почему-то и создается впечатление, что у вас все в полном порядке.

– Спасибо, – она улыбается, между передними резцами небольшая щербинка, придающая дополнительное очарование фиолетовой даме, – в полном порядке, но так было не всегда.

– Ольга, Ольга, спасибо вам большое, – секретарь Лизочка в волнении бережно сжимает в руке три радужные стодолларовые бумажки, – огромное спасибо, вы так выручили меня! Понимаете, я просто хочу Сереже устроить такой прощальный ужин, чтобы красиво и он запомнил. Да. Он любит рыбу. Его бывшая девушка была оперная певица и знала толк в сервировке... Серебряные кольца, голуби из накрахмаленных салфеток... А деньги я сразу же отдам... как только смогу... обязательно!

– Оставь, что за ерунда, конечно, отдашь. – Ольга хочет быстрее вернуться к недописанному письму и нетерпеливо поглядывает на мерцающий ноутбук, но Лизочка не уходит, смотрит вопросительно, и Ольга спрашивает:

– Куда же ты высылаешь своего Сережу?

– И совсем не я, – грустно отвечает Лизочка, – отправляется по работе в Австрию. В Вену.