и того, что у их мобильника недостаточный роуминг… и причина всех этих страхов кроется в простате».
Мейл из Варшавы: Боже мой! Тогда уже только один вопрос: ради кого расходовать сердце и ум? Если так пойдет дальше, то окажется прав американский антрополог, который писал о мужчине как модели, выходящей из обихода. Немного жаль.
Мейл из Франкфурта: Это правда, но расходовать сердце — это так очаровательно. Даже если оно тратится на динозавров. Важно это переживать. Динозавры — это только предлог. Этот китчеватый мелодраматизм, эти губы, отпечатавшиеся на листке бумаги, эти стихи, которые хотелось бы написать и которые вдруг всплывают в памяти. Вся эта прекрасная химия и запруженные молекулами эмоций рецепторы, как из сновидения. Стоит расходовать сердце ради этих эмоций и этих химических реакций. И вообще, это не всегда должна быть ядерная реакция. Ну разве что потом захочется женщине позаимствовать немножко из этих ядер, и родить ему детей, и печь ему по воскресеньям пирог с ревенем, чтобы запах шел по всему дому. Если бы только удалось обмануть эволюцию… Да, я — выходящая из обихода модель.
Мейл из Варшавы: Все равно желаю всего наилучшего.
Кое для кого сам факт, что я написал книгу, показался недоразумением. Они считали, что как ученый я в определенном смысле «предаю» свое призвание, что я «не вправе» писать беллетристику, что для этого больше подходят гуманитарии.
Я, как и Вы, компьютерщик. Во время отпуска в Греции от пляжной скуки я прочел Вашу книгу, которую нашел на полке в гостинице. Кто-то, видать какой-то поляк, оставил ее там. Вся была исчеркана. К тому же не хватало нескольких страниц. Кто-то вырвал их и унес.
Я все думал, зачем Вы написали эту книгу. Я много пережил, вроде Вас, но не настолько самонадеян, чтобы об этом рассказывать всему миру. Не в том смысле, что мне не понравилась Ваша книга. Это не так. Понравилась, иногда я даже дольше оставался на пляже, чтобы ее почитать. Меня больше раздражало, что Вам в голову пришла эта идея. Мне кажется, что в этом много высокомерия, а кроме того, я считаю, что только гуманитарий может писать книги, потому что он к этому соответствующим образом подготовлен. Для того чтобы написать хорошую книгу, надо прочитать много других. Просмотрев помещенную в книге Вашу биографическую справку, могу предположить, что у Вас было не слишком много времени на чтение. Иначе Вы не стали бы тем, кто Вы теперь, не так ли?
По-моему, Вы ступили на зыбкую почву и провалитесь. Потому что у Вас нет надлежащей выучки и Вы не владеете языком (я нашел несколько доказательств тому в «Одиночестве…») так, как это делают профессионалы. Вы ведь занимаетесь по жизни чем-то совершенно другим.
Все равно, поздравляю Вас с книгой. Это лучшая книга из известных мне, написанных компьютерщиком :-)
Всего.
Мне трудно писать о своем мастерстве. Главным образом потому, что, по словам корреспондента, у меня нет соответствующей подготовки. Зато точно могу сказать, что, когда я писал «Одиночество…», мною двигало отнюдь не высокомерие. Автора, высокомерно складывающего свои тексты в стол, наверное, не придумал бы даже Мрожек.[44]
Кроме того, мне кажется, что на определенном этапе многие люди хотят писать. У кого-то эти «этапы» случаются еще на школьной скамье, как о том свидетельствуют последние литературные дебюты в Польше. Или, как в моем случае, человек хочет «что-то» написать. Рассказать истории, которые были его судьбой, зафиксировать мысли, которые приходили ему в голову, описать места, которые его очаровали, где с ним случилось что-то важное, привести биографии людей, которые были или остаются в его жизни значимыми и незаменимыми. В определенный момент и я оказался на таком этапе и, вместо того чтобы отбросить эту мысль как абсурдную, потому что у меня ведь нет «надлежащей выучки», «я не профессионал» или «прочел слишком мало книг», позволил себе увлечься ею: она, эта мысль, потянула за собой, и я начал записывать свои истории, составлять из них книгу.
Не соглашусь также с лишением
Я уверен, что если бы Эйнштейн писал стихи (подозреваю даже, что писал, только не отважился публиковать), то Германия могла бы гордиться еще одним великим поэтом.
Чувственность физика, по-моему, ничуть не меньше, чем чувственность полониста. Физиков очаровывают не только тензорные уравнения или формализм концепции суперсимметрии для квантовой теории гравитации. Они могут закрыть свои книги и склониться, например, над страданиями других, так, как это делает Иоанна Охойска, с которой я учился несколько лет в Торуни, до тех пор, пока на четвертом курсе она не оставила физику и не занялась астрономией, чтобы потом, через многие годы, заняться чем-то более важным.
Кстати, упомянутый выше Эйнштейн умел видеть мир не только как продолжение взрыва бесконечно плотной материи в особой точке пространства-времени Вселенной. Не кто иной, как он, является автором высказывания, которое можно было бы приписать скорее Оскару Уайлду, чем ему: «Есть только два способа жить. Один — так, как будто ничто не является чудом. Второй — так, как будто всё является чудом». Я не понимаю, почему описание этого «чуда» должно быть отдано на откуп «литераторам» — что бы ни значило это слово, — а, например, не физикам или компьютерщикам. Обусловленный знанием точных наук взгляд на жизнь, на исчезающее время порождает совершенно иные рефлексии. Знание о том, что карликовая звезда, каковой является Солнце, это разогретый теплом термоядерных реакций соединения четырех протонов водорода в ядро гелия газовый шар, не помешает никому, даже космологу, восхищаться заходом солнца на пляже в Устке. Убежден, что если бы я не был физиком, то никогда бы не написал:
«Время, оно как гравитация, которая морщит Вселенную, или словно падающая капля дождя, которая морщит поверхность лужи или озера. Только кое-кто успевает уйти, пока эта капля упадет» («Любовница», рассказ «Менопауза»).
Я не думал, что одно это предложение может оказаться для кого-то настолько важным, что человек захочет написать мне:
Уважаемый пан!
Вы наверняка помните сентенцию Эпикура о смерти. («Самое большое зло, смерть, нисколько нас не касается. Потому что, пока мы живы, смерти нет, а когда есть смерть, то нет нас».) Я «носилась» с этой сентенцией, потому что я все время здесь и сейчас — по крайней мере физически… Но дело дошло до измены: какие-то полгода назад я влюбилась, точно в Ника Кейва, в Вашу «Менопаузу». Точнее, в одно предложение, которое всегда доводит меня до слез: «Время, оно как гравитация, которая морщит Вселенную, или словно падающая капля дождя, которая морщит поверхность лужи или озера. Только кое-
