— Как хорошо, что пришли, побеседуем.

Он отвел нас в сторону. Под небольшими елями, очищенными снизу от веток, мы увидели две полевые 76-миллиметровые пушки.

Я тронул Тихомирова за руку:

— Ого! Батарея!

— На шоссе нашли, — с гордостью ответил он.

— Как нашли? — не понял я.

— Очень просто. По шоссе шли гитлеровцы и везли эти орудия. Фашистов мы списали, а пушки взяли с собой. Снаряды тоже прихватили… Если хотите, пойдемте, посмотрим технику противника, — обратился он к нам.

Мне показалось, что Тихомиров любит похвалиться, но потом я убедился, что это была его обычная манера разговаривать.

— Видел, — отказался я. Мы пошли дальше и сели под деревом.

— Слышал я про ваших партизан — мастеров подрыва немецких эшелонов, — начал Тихомиров.

— Да, мы гордимся ими, — подтвердил я. — Мы также много слышали о вас хорошего, но кое-что рассказывают и плохое.

— Как так? — встрепенулся Тихомиров.

— Говорят, вы решили со всеми старостами разделаться? — взглянул я на него в упор.

— Вот в чем дело! — Лицо Тихомирова вспыхнуло. — Они с оккупантами обнимаются, а я, выходит, должен ихние плеши целовать!..

Он было выругался, но на полуслове оборвал себя.

— Не горячитесь, — взял я его за плечо. — Разве все старосты продались оккупантам? Среди них есть много наших людей, которые помогают народу.

— Я так понимаю: или с нами или с немцами, середины быть не может, — махнул рукой Тихомиров.

— Во-первых, некоторым патриотам приходится маскироваться… А во-вторых, есть люди, которые боятся, колеблются. Таких нужно убеждать и перетягивать на свою сторону.

— Сегодня я склоню его на свою сторону, а завтра его склонят оккупанты, и он опять переметнется в другую. Так он и будет метаться, — доказывал Тихомиров.

— С теми, кто действительно продался, мы поступаем сурово. Но мы не должны в каждом старосте видеть врага. Ведь партия учит нас поправлять человека, который совершил ошибку. Да одному и трудно выявить предателя, надо прислушаться к голосу народа, и он укажет предателя.

Владимир Тихомиров задумался.

— Может быть, ошибся, — тяжело вздохнул он, — но с первых дней войны в тылу врага я насмотрелся, как оккупанты мучают народ. Поэтому и не терплю их пособников.

— Надо же различать людей, а не стричь всех под одну гребенку, — возразил я. — Я слышал, товарищ Тихомиров, что вы не только к старостам, но и к учителям так относитесь… — сказал я.

— Нет! — вскочил он. — Это уж… — он запнулся. — Это уж наврали. Учителей я не трогал. А просто… Когда мы разбили один гарнизон, то я приказал учителям школы поскорее сматываться. Куда-нибудь подальше…

— В чем же эти учителя провинились?

Тихомиров пожал плечами.

— Ну, если они учат ребят в той школе, где немецкий гарнизон стоит, то, стало быть… — Он снова запнулся. — Стало быть, они фашистам подчинились и гитлеровскую пропаганду разводят…

Мы с Меньшиковым невольно переглянулись.

— И вы, товарищ Тихомиров, полагаете, что учителя, которые двадцать лет учили нашу молодежь любить свою Родину, которые воспитали многих советских патриотов, способны служить убийцам и палачам?

— Я думал, раз они работают в эсэсовском гарнизоне… — начал было он и тотчас замолк.

Я оглянулся — вблизи никого не было.

— Да, они работали среди эсэсовцев, но выполняли задания партизан, — тихо сказал я. — А теперь их гораздо труднее устроить… Понимаете? Ведь враг и силен, и коварен, и воевать против него только пулями да гранатами мало. Надо бороться также и умным словом, и осторожной разведкой.

— Я понял, — сказал Тихомиров. — Указания партии для меня закон. Теперь буду действовать осмотрительно.

— И к людям надо относиться бережно, — добавил я.

— Постараюсь.

После беседы мы с Меньшиковым собрались уходить. Уже прощаясь, Тихомиров спохватился:

— Что вы, обождите! Для вас готова повозка. Я провожу вас… Спасибо, что навестили меня, — говорил Тихомиров доро?гой. Когда мы выехали на широкий накатанный большак, он простился. Пообещал приехать к нам и, повернув обратно, привычной кавалерийской походкой пошел к своему лагерю.

Вороные, ступив на твердую почву, с места рванули крупной рысью.

— Лихой казак, — заговорил Меньшиков, думая о Тихомирове.

— Огонь парень, — вставил я и подумал, что отряду Тихомирова нужен хороший, волевой комиссар, который имел бы авторитет у командира.

— Как ваш командир? — спросил Меньшиков у партизана-возницы.

— В бою незаменим, везде успевает и себя ничуть не щадит. Еще никогда не приходилось показывать спину фашистам, — с гордостью ответил возчик.

— И никогда не отступали? — хитро прищурился Меньшиков.

— Один раз отступили, но здесь дело другого рода: захват крупных трофеев, — бодро ответил молодой партизан. — Нас было тогда шестьдесят человек; мы лежали возле шоссе, а их подходило полтораста, да сзади еще двигались две пушки. Командир посмотрел в бинокль и опять залег. Когда колонна прошла, мы ударили из пулеметов и автоматов по пушкам, и, пока противник опомнился, пушки уже были у нас в кустах… Известно, потом нельзя было не отступить.

Это была правда. По шоссейным дорогам оккупанты меньше чем по сотне не ходили. Мелкие подразделения иногда по нескольку дней ожидали подхода более крупных частей, чтобы вместе продвигаться в нужном направлении.

Подъехали к секретам нашего отряда. Из-за небольших густых елок выросла фигура Карла Антоновича.

Попрощавшись с возчиком, пошли тропинкой в свой лагерь. Скоро потянуло дымом, и между деревьями показались шалаши.

Морозкина, Кускова и Лунькова мы нашли в штабной палатке. Я рассказал им об отряде Тихомирова.

— Эх, объединиться бы нам в бригаду! — разошелся Луньков. — Мы — подрывники, тихомировцы — кавалеристы. Так бы развернулись под Минском!

— Только под Минском? — насмешливо взглянул на него Морозкин. — А я предпочитаю меньше шуму, да чтобы и в самом Минске крепкие корни пустить.

— Я за крупное соединение стою, — рубанул рукой Луньков.

На другой день Меньшиков явился ко мне с донесениями сельских партизанских комендантов.

— А как связь с другими отрядами?

— Сегодня вернулись разведчики от Сацункевича.

— Какие новости?

— Хорошие: Сацункевич сообщил, что он поддерживает связь с новым отрядом, которым руководит Веер.

— Большой отряд? — заинтересовался я.

— Около сотни… — ответил Меньшиков и, помолчав, хмуро добавил: — В деревне Зенанполье Тихомиров вчера вечером кого-то расстрелял.

Наутро вернувшийся из Зенанполья Меньшиков доложил, что там по просьбе жителей расстрелян предатель. У нас словно камень с сердца свалился.