Погода испортилась, снова зарядил дождь. Москва сообщила, что самолет пока прислать не может.

Какова обстановка в Минске, я не знал. Чтобы легче было отыскать минское подполье, обосновались неподалеку от города.

— Нужно послать людей в Минск, — предложил я комиссару.

— Правильно, — отозвался Морозкин. — Как городское подполье, так и партизаны сильны своей взаимной связью.

Тимчук подобрал четырех человек: уполномоченного особого отдела Максима Воронкова, того самого, который встретил нас у лагеря, Владимира Романова, Михаила Гуриновича и Настю Богданову. Я выделил в эту группу Кухаренка.

Кухаренок до войны работал в Минске на железной дороге. Там у него осталась мать. У Воронкова и Гуриновича в городе тоже были родные. У первого — сестра Анна, у второго — жена Вера Зайцева. Побеседовав с Гуриновичем и Воронковым, мы пригласили Настю. Я ее и раньше видел в отряде, часто слышал ее задорный смех и звонкие песни. Ей было на вид лет шестнадцать-семнадцать.

— Зачем тебе в отряде это дитя? — спросил я как-то у Василия Трофимовича.

— У этого дитяти на счету восемь убитых немцев. Таков у нее характер: в бою — огонь, а в лагере — беззаботная пташка.

Вот и теперь голубые глаза девушки весело и смело смотрели на нас.

— Где ты работала до войны? — спросил я.

— В Логойском районе секретарем сельсовета, — словно колокольчик, зазвенел ее голос.

— В Минске знакомые есть?

— Была подруга, сейчас эвакуировалась.

— Город хорошо знаешь?

— Три месяца была на курсах… Что, в Минск надо идти? — вдруг спросила она.

Мы с Тимчуком переглянулись.

— Да, — кивнул он. — Не побоишься?

— Не побоюсь, — ответила Настя и сжала губы.

— Смотри. Ведь коли немцы схватят, это похуже, чем пулю получить.

— Не побоюсь, — повторила она, тряхнув головой.

Взяв у Насти паспорт, мы отпустили ее.

К сожалению, ни у кого, кроме Насти, не было документов. Мы задумались, смогут ли наши товарищи пробраться в Минск. Условий паспортного режима в городе мы не знали. Вызвали партизан, изложили им наши сомнения.

— Дойдем, — твердо ответил Гуринович.

Обсудили план похода. Мужчины должны были идти без документов, в крестьянской одежде, с пистолетами и гранатами, Настя — с документами, без оружия. Перед городом она оставит партизан, сходит к Анне Воронковой, выяснит обстановку и, если все будет спокойно, приведет к ней ночью своих товарищей. Мы допускали, что немцы могли следить за семьями партизан, но другого выхода не было. Пришлось пойти на риск.

Партизаны ушли собираться, а мы с Тимчуком и Морозкиным, вооружившись захваченными в волостном правлении штампами и печатями, через пару часов «оформили» Насте паспорт и изготовили пропуск для входа в Минск.

К утру все были готовы. Больше всех на «легальных» крестьян походил Кухаренок и Настя, у остальных были чересчур смелые лица. Особенно задорно и независимо смотрели широко расставленные глаза Гуриновича.

— Вы лучше не поднимайте голову, а то даже самый задрипанный полицай обратит на вас внимание, — заметил я Романову, Гуриновичу и Воронкову. — Помните о важности задачи, будьте осторожны, без надобности не лезьте куда не следует, остерегайтесь провокации.

Я расцеловался с каждым и, подавая руку Насте, смутился: «Как попрощаться с ней?» Она сама нашла выход из затруднительного положения — поцеловала меня в лоб.

Партизаны отправились: впереди Кухаренок, за ним остальные. Мы смотрели им вслед и ясно представляли, на какую опасность они идут, но верили в них. Задание они выполнят…

Наиболее опытными были, конечно, Гуринович и Воронков. Коротко расскажу о них.

Михаил Петрович Гуринович родился в Белоруссии, получил высшее образование, хорошо знал родные края. За два года до войны вступил в партию. Когда немцы захватили Минск, перешел на нелегальное положение и работал в подполье, подбирал и направлял проверенных людей в партизанские отряды, создавал диверсионные группы, распространял антифашистские листовки. Ему удалось переправить в отряд Воронянского пять винтовок, четыре пистолета, два ручных пулемета и несколько тысяч патронов. Затем сам ушел из Минска.

Максим Яковлевич Воронков в партию вступил в 1932 году. Он тоже с первых дней оккупации перешел на нелегальное положение, а в декабре 1941 года ушел в партизанский отряд Воронянского, где стал начальником особого отдела.