невозможным. Тритемий посвятил себя исключительно таким вещам. Идея сделать невозможное возможным доставляла ему огромную радость. Он с наслаждением читал книги языческих авторов, книги порочного содержания. Когда я однажды призвал его к ответу, то услышал резкую отповедь, что это не моего ума дело и мне не следует совать свой нос в благородные идеи великих мужей, понять которые мне все равно не дано.

— Жестокие слова для аббата и Христова адепта!

— Пожалуй. Если вас интересует мое мнение, то в последние годы Тритемий был больше адептом оккультизма, чем Христа. Я далек от ханжества, но уверен, что бенедиктинец, к тому же аббат, должен жить по правилам святого Бенедикта, а не выстраивать свою жизнь по книгам сомнительных нигромантов и оккультистов.

— Понятно, что вы спорили с Тритемием на эти темы.

— Спорили? — Брат Люциус горько рассмеялся. — Тритемий пригрозил выставить меня из аббатства и неожиданно перестал доверять мне. Чтоб вы знали, до этого я был посвящен во все его дела. Я читал все его книги и сочинения и знал о его принадлежности к тайному союзу, оценить который вы при всем желании пока не сможете. Тритемий выбрал меня на роль преемника его духовного наследия. После его смерти я должен был стать Квартусом в тайном братстве, которое во все времена состояло из девяти мужчин или женщин.

— А что вам известно о братстве «девяти»? — взволнованно спросил Свинопас.

— Кое-что, но далеко не все. Может, это и к лучшему.

— А об остальных восьми вы что-нибудь знаете? Вам известны их имена?

Брат Люциус затряс головой, так что его белая борода вздулась парусом.

— Когда я об этом спрашивал Тритемия, он имел обыкновение отвечать, что это величайшая тайна. Итогом наших разногласий стало то, что незадолго до своей кончины Тритемий передал наследие какому-то заезжему канатоходцу. В Вюрцбурге в это время как раз выступала бродячая цирковая труппа. Среди них был фокусник и канатоходец, который исполнял разные кунштюки. Тритемий объявил, что с помощью своего тайного наследия хочет сделать его величайшим канатоходцем в мире. Хотя бы одно это показывает, какие абсурдные цели преследовал тогда Тритемий.

Свинопас, разыграв неведение, осведомился:

— И что стало с тем канатоходцем?

Монах скривился, словно съел лимон.

— Он действительно стал самым знаменитым канатоходцем в мире и объездил со своей труппой все города и веси. Ни за что не поверю, что тут обошлось без нечистой силы.

— Что вы хотите этим сказать, брат Люциус?

— Видите ли, трудно себе представить, что посредственный циркач вдруг становится самым искусным канатоходцем в мире. Это было не так давно, крестьянские восстания только что завершились кровавой развязкой, и вдруг этот Великий Рудольфо», как он сам себя величал, отплясывает на одной из городских соборных башен, словно это самое обычное дело.

— Но ведь канатоходец сорвался и погиб, вы знаете об этом?

— Новость долетела и до Вюрцбурга, она глубоко потрясла всех. Известие о смерти Папы Климента вряд ли произвело бы такой эффект.

— А его смерть не противоречит вашему предположению, что канатоходец прибегал к сверхъестественным средствам?

— Напротив! — Брат Люциус замахал руками. — Каждый член тайного союза дает священную клятву не разглашать секреты братства и своей принадлежности к нему. Если он нарушает клятву, остальные члены обязаны его убить. Что касается Рудольфо, говорят, он погиб вследствие покушения.

— Тогда действительно все сходится, — задумчиво произнес Свинопас. — А как умер ваш аббат Тритемий?

Монах несколько раз мотнул головой, словно подыскивал верный ответ. Наконец заговорил:

— Тритемий не дожил даже до пятидесяти лет. Это не возраст для бенедиктинца, члены нашего ордена благодаря благоразумному образу жизни легко доживают до восьмого десятка. Взгляните на меня! Тритемий был полон сил и здоровья. Но приблизительно девять лет тому назад он вдруг заговорил о смерти. Позвал к себе Тильмана Рименшнайдера и заказал ему надгробие с эпитафией. Выбрал в крипте аббатства место, где хотел бы обрести последний покой. Даже свою похоронную процессию продумал до мельчайших деталей. Когда все было готово, он слег и через неделю почил. Подробности и загадочную встречу с канатоходцем я вам уже описал.

— И все было сделано так, как он хотел?

— У нас не было причин нарушать его последнюю волю. Похоронная процессия была организована согласно желанию Тритемия, похоронили его в предусмотренном месте, а надгробие, по поводу которого он горячо спорил с Рименшнайдером, помещено в галерее крестного хода. Эпитафию, правда, изменили.

В этот момент зазвонил колокол к вечерне, и брат Люциус удалился, не сказав больше ни слова.

Венделин Свинопас горел желанием сообщить Магдалене все, что поведал ему слепой библиотекарь. Конечно, кое-что ей было уже известно, но обстоятельства, при которых Тритемий избрал своим преемником незнакомого ему прежде Рудольфо, были важной новостью. Как и то, что Тритемий заказал Рименшнайдеру высечь себе надгробие с эпитафией, по поводу которого бурно спорил с художником.

Венделин с нетерпением ждал у окна своей каморки появления Магдалены. Наконец она пришла, даже не подозревая, какие новости ее ожидают, и Свинопас сделал ей знак ждать его.

Как всегда, во время литургии аббатство словно вымирало. Лишь из церкви доносились монотонные распевы монахов.

Скупыми словами библиотекарь передал Магдалене все услышанное от брата Люциуса. Детали сложились, будто камни мозаики, в целостную картину, но для поисков «Книг Премудрости» это ничего не давало.

Словно подгоняемая вышней силой, Магдалена настояла на том, чтобы своими глазами увидеть надгробие Тритемия. Времени было в обрез, поскольку вечерня уже наполовину прошла.

Светя себе фонарем, Магдалена и Венделин прокрались на галерею. Когда мерцающий свет упал на одно из надгробий аббатов, череда которых была вмурована в стену, каменные лица будто на мгновение ожили: первый аббат монастыря Святого Якоба Макарий с осоловелым взглядом; шотландец Мэтью с грубыми чертами лица; Килиан Криспус, предшественник Тритемия, будто с удивлением взиравший в будущее; в самом конце галереи, словно его хотели спрятать и лишь по принуждению выполняли свой христианский долг, — Иоганн Тритемий.

На надгробии из красноватого песчаника был изображен аббат — в полный рост, в скромном облачении, с митрой на голове и с аббатским жезлом в левой руке. Правой рукой он прижимал к груди раскрытую книгу. Самым завораживающим в облике Тритемия было его лицо. Оно казалось невыразительным и невозмутимо-непреклонным, вовсе не одухотворенным, как каменные лица других аббатов. Но чем дольше ты смотрел ему в глаза — взгляд Тритемия был устремлен прямо на тебя, — тем больше казалось, что на его лице появилась улыбка, всезнающая, ироничная, даже циничная.

Магдалена спросила шепотом, испытывает ли Венделин то же самое, и он смущенно кивнул:

— Как такое возможно?

Магдалена взяла из рук Свинопаса фонарь.

— Чем дольше я всматриваюсь в открытую книгу, которую Тритемий прижимает к груди, тем больше мне кажется, что он хотел бы скрыть от нас содержание этой книги, хотел бы унести его с собой. В любом случае это не Библия, не Евангелие.

— Да, уголки оклада явно светские! — согласился Свинопас. — И на переплете не видно креста, как на других благочестивых книгах.

Магдалена осветила фонарем каждый уголок надгробия. При этом она сделала странное открытие: оно было высечено не из одного камня. Полукружие с надписью над головой Тритемия было надставлено.

— Необычно, ты не находишь? — спросила Магдалена и добавила: — Трудно поверить, что такой известный художник, как Тильман Рименшнайдер, мог сделать надгробие из кусков!

Магдалена застыла. Складки одеяния Тритемия отбрасывали косые тени.