Кручининой. Как часто бывает в таких случаях, по театру пополз шепоток: «Чего она хочет, Быстрицкая?» Я же хотела только одного: быть верной судьбе своей героини, основам нашей профессии, замыслу автора пьесы — великого драматурга.

Виктор Иванович, большой друг нашего директора Михаила Ивановича Царева, ездил с супругой отдыхать на прекрасные рижские пляжи, а я репетировала со вторым режиссером — Юнниковым. Я относилась к нему с уважением, но ситуация сложилась для меня унизительная. В театре я не была ни пришлой, приглашенной со стороны, ни новенькой…

Однажды после нервной репетиции был еще и шефский концерт. В общем, после такого напряженного дня в гостинице я просто упала: мне стало плохо, вызвали врача, и меня увезли в больницу. Театр уехал в Москву, а я осталась долечиваться.

В больнице я пробыла месяца полтора. Для меня снова настали тяжелые времена. Я была уверена, что выздоровела, но к чему я вернусь в театр? Хотя болезнь длилась недолго, но последствия ее могли быть тяжелыми.

1978 год — ролей у меня уже нет. Первую роль после выздоровления я получила лишь в 1981-м — сыграла Пелагею в «Фоме Гордееве». Четыре долгих года находилась не просто в тени — вокруг меня создавалась зона молчания.

После Пелагеи мне дали роль Марии в «Выборе» Ю. Бондарева. В конце концов нельзя ведь без конца не замечать известную актрису.

А я все мечтала о том, чтобы сыграть Кручинину. К счастью, по решению режиссерской коллегии, спектакль не выбросили из репертуара. Я без обиняков говорила, что спектакль можно оживить лишь одним путем: пригласить талантливого режиссера, заменить исполнителей некоторых ролей.

К этому времени в театре уже не было Бориса Ивановича Равенских, а вершила всеми делами коллегия, которой руководил Борис Львов-Анохин. Я нашла режиссера для спектакля и настояла на том, чтобы его пригласили. Это был Александр Васильевич Бурдонский.

Удивительно, какие причудливые зигзаги выписывает иногда жизнь. Вот уж никогда не думала, что мне придется работать с внуком Сталина — сыном Василия Иосифовича. Это был очень талантливый и очень скромный человек. Ему я доверилась полностью.

Виктор Иванович Хохряков остался как бы сопостановщиком, но работал один Бурдонский. И в 1981 году я вышла на сцену в роли Кручининой. Играла такой, какой видела ее я и, смею надеяться, А. Н. Островский. Спектакль обрел новую жизнь. Были аплодисменты, вызовы на сцену, цветы, очень много цветов…

Я победила и вышла из этой затяжной драматической истории с новым пониманием старой истины: при неудачах нельзя складывать руки, ибо слабых бьют — и бьют больно.

После премьеры известный театральный критик В. Максимова писала: «Строгая, редко улыбающаяся, неизменно одетая в темные траурные одежды, не желающая помнить о своей большой славе и редкой красоте Кручинина — Быстрицкая несла в себе свет подлинной интеллигентности, духовности, культуры. Известная провинциальная актриса, она российской театральной провинции не принадлежала, отстоя от нее, возвышаясь над ней, как бы предсказывая ту нарождающуюся формацию актеров-творцов, актеров- художников, время которых придет с наступлением нового века. В жизненной драме своей героини Быстрицкая читала судьбы многих выдающихся русских актрис, приходивших на подмостки сцены из нищей и полной унижений юности, как Стрепетова и Савина, через жизненную катастрофу, крушение любви и мечты, как Комиссаржевская, приносивших в искусство свою человечность, свое бесстрашие, дар деятельного добра, тяжко давшийся опыт постижения души».

Критик напоминала в связи с этой моей работой слова А. Блока о том, что подлинный художник способен сделать материалом творчества все, в том числе и собственные страдания.

Мне этот отзыв необычайно дорог. И я говорю: не бойтесь страданий, сумейте их победить.

У меня есть ощущение, что у нас внимательно изучаются, исследуются жизнь и творчество людей, уже ушедших. Это всегда мне казалось странным: интерес к человеку усиливается после его кончины. К примеру, один из каналов ТВ попросил меня поделиться воспоминаниями о Любови Петровне Орловой. Я им говорю:

— Совсем недавно я рассказывала о Любови Петровне для другого канала — была большая передача. Повторяться я не буду, а нового ничего не хочу придумывать.

И я уже знаю: как только приближается годовщина кончины (или круглая дата со дня рождения) знаменитых актера или актрисы, меня обязательно пригласят «вспоминать». Отношение у меня к этому двоякое. Слава богу, что не забывают человека, много проработавшего на ниве искусства. А с другой стороны, становится грустно оттого, что все это уже послесловие к его жизни.

Признаюсь, я с волнением и беспокойством шла к своему пятидесятилетию. С волнением — Господи, скоро стукнет пятьдесят! С беспокойством — с чем, как я встречу свой юбилей?

Многие из нас всю жизнь играют с возрастом, с жизнью. Помню, как я изо всех сил стремилась выглядеть взрослее, старше. Потом мне стало казаться, что меня «поджимает» возраст. И, наконец, неожиданно для меня годы понеслись неудержимо быстро…

Спросите любую актрису о каком-либо событии из прошлого, и она почти наверняка ответит: «Это было тогда, когда я сыграла такую-то роль». Или чуть иначе: «Тогда состоялась премьера такого-то спектакля…» От спектакля к спектаклю, от роли к роли, а между ними простои, зияющие бреши — это и есть течение актерской жизни.

Но существует, увы, и другое исчисление: от года к году, от десятилетия к десятилетию. Двадцать, тридцать лет — это обычно радостные юбилеи. Сорокалетие окрашивается легкой грустью и попытками трезво оценить сделанное, немного потосковать по неосуществленному, по тому, мимо чего в спешке, в суете прошла, не заметила. А когда тебе уже к пятидесяти…

Пятьдесят мне исполнялось в 1978 году. Я не скрываю своего возраста — ни к чему подобные игры с жизнью. Актрисе всегда столько, на сколько она выглядит и как она играет. Перед моими глазами были замечательные «старухи» Малого театра, перед которыми многие молодые актрисы чувствовали себя бездарными пигалицами. «Старухи» играли до весьма преклонного возраста, их появление на сцене зрители неизменно встречали овациями.

К своему пятидесятилетию я была в отличной форме: и физической, и творческой. Я не чувствовала возраста, совершенно не устала от жизни, совсем наоборот, мне казалось, что впереди меня ожидает самое важное. И не я была виновата в том, что многие мои желания остались нереализованными.

Я задумала интересную программу, в осуществлении которой полагалась лишь на собственные силы. Такого явления, как спонсоры, тогда еще не существовало. Надеялась я прежде всего на помощь своего родного театра, наивно полагая, что это не только мой праздник, но и праздник моих коллег.

Мою программу мне осуществить не удалось, но я получила очень приятный подарок. Одним указом Президиума Верховного Совета СССР мне и Руфине Нифонтовой были присвоены звания народных артисток СССР. По возрасту мы разные, но в театре были «на одном положении». Чтобы никому не было обидно, наши фамилии в указе оказались рядом. Не знаю: так ли было задумано или случайно получилось…

Кстати, странность в том, что все награды, а не только эту, мы получали вдвоем. Нас так и называли — сиамскими близнецами, хотя у нас были, признаюсь, не самые дружественные отношения, а скорее, наоборот. Мы жили как соперницы, хотя, считаю, я проявляла достаточную выдержку и доброе расположение.

Хотела ли я получить звание народной? Конечно, хотела. Это было бы признанием моего труда, моей работы в кино и на сцене театра. Естественно, я надеялась, что меня отметят. Когда получила это звание, я была счастлива. Но сказать, что стала другой после этого или что моя творческая жизнь стала легче, я не могу. Нет, ни я, ни моя жизнь не изменились.

Я, кстати, не знала, что меня представили к званию и «заслали», как тогда говорили, документы по инстанциям. Такие вещи держались в секрете. Может быть, для того, чтобы актриса не впала в